Сто бед - Эмир Кустурица

Температура падала, хотя столбик термометра не опускался так низко, как в прошлом году. С сибирскими холодами в Сараеве было покончено. Наступили выходные, через кухонное окно я следил за замерзающими на лету каплями дождя. По возвращении из больницы Брацо и Азра узнали правду, которую я старательно скрывал от них: что они находились так близко друг от друга в то время, когда полагали, что очень далеко. Брацо лежал на диване в кухне, Азра – на кровати в спальне.

Я разогрел приготовленный соседкой обед и накрыл на стол, как в ресторане. Пусть получат удовольствие от еды: я даже салфетки положил где надо. Зайдя в спальню, я осторожно помог Азре подняться. Шов еще болел и мешал ходить. Однако она добралась до стула.

– Господи… до чего ж это трудно! – вздохнула она.

– Дело идет на лад. Еще вчера ты не могла встать.

Брацо поднялся, вымыл руки и посмотрел в окно:

– Послушай, Алекса… Вот о чем я думаю: ведь изменение климата России не на пользу?

– Ты считаешь?

– Никакой весны. А зима – как в былые времена. Сколько там, на улице?

– Минус пять.

Он вытер руки кухонным полотенцем и в задумчивости уселся за стол.

– Бог ты мой! Нелегко будет русским! Им не приходится ждать ничего хорошего! – заявил он.

– При чем здесь русские?

– Сам посуди: как они теперь будут защищаться?

– Хватит, – перебила его Азра, – оставь нас в покое со своими русскими и американцами. Хочешь, чтобы у тебя снова расшалилось сердце?

– Да пускай шалит! А вот ты мне скажи, что будет? Что будет, если начнется третья мировая война? Глобальное потепление, ты об этом подумала? Как отражать нападения? Нет зимы, нет и обороны. Эти, на Западе, не остановятся, пока не завоюют Сибирь! Черт, чего мы только не насмотримся!

– Прекрати… Посмотри лучше на нашего сына!

– На наше сокровище!

Брацо выглядел каким-то взвинченным. Он озирался, какой-то вопрос готов был сорваться у него с языка, но я сделал вид, что не понимаю, что его беспокоит. Я скорчил невозмутимую гримасу, как у Клауса Кински из фильма про массовые убийства.

Когда Азра потащилась в ванную помыть руки, Брацо поспешно склонился ко мне:

– Скажи, ты не знаешь, где мое жалованье?

Я обвел кухню глазами и уставился на эти идиотские тополя за окном. Я не знал, что отвечать, и вдруг заулыбался.

– Нет… правда? Она не знает, где мои деньги?!

– Разумеется, – сказал я.

– Супер! А где ты их спрятал?

– Знаешь, когда я тебе скажу, где они?

– Нет, когда?

– Когда вырастешь!

– Как?

– Пап, ты еще мал! Вырастешь – узнаешь!

Он не выдержал и расхохотался. На улице пошел снег.

Шел дождь, осенний ветер срывал с тополей последние листья. На улице кто-то распевал во все горло. Мы всей семьей перегнулись через спинку дивана, чтобы посмотреть в окно. Внизу цеплялся за перила пятикратный победитель чемпионата Югославии среди радиолюбителей Родё Калем.

– Дорогие, вам что-нибудь надо?

Наш Родё был мастак задавать этот вечный вопрос и обращался с ним ко всем знакомым и незнакомым.

Он был столь же услужлив с друзьями, сколь суров по отношению к жене и к самому себе. Родё частенько напивался, поэтому регулярно карабкался на четвереньках вверх по идущей вдоль Горицы лестнице. Покорение крутого склона Горуши и ежедневный подъем по ступеням на четвереньках было для Родё спортивным достижением, сравнимым с олимпийским минимумом.

Приближались зимние игры, и в Сараеве отныне все мерили их меркой. Снега не было, хотя январь уже начался, и многие вопрошающе переглядывались. Кое-кто считал Олимпийские игры излишеством и цедил сквозь зубы:

– Да ну! Очень надо…

Бог знает почему, да только Родё был не в курсе Олимпийских игр. Как-то, заметив, что он еле стоит на ногах, моя мать испугалась:

– Да он сейчас упадет…

Через секунду Родё уже оступился и шмякнулся на землю. Падая, он уцепился за перила, разделяющие уличную лестницу на два пролета. Ему удалось встать, но надолго задержаться в этом положении он не смог. Бедолага сделал попытку найти опору на ступеньке, но ноги не слушались, он стукнулся головой о балюстраду и снова грохнулся. При виде крови мать вцепилась зубами в свою ладонь. Отец бросился на улицу, не надев башмаков.

– Царь Небесный, Брацо! Тебе нельзя выходить на улицу босиком!

– Я не босиком, а в носках.

Схватив башмаки, мать кинулась вслед за ним.

Вдвоем они подняли Родё, который лежал, уставившись в небо.

– Родё, ты живой? – пискнул я.

Тот что-то промямлил, по-прежнему глядя неизвестно куда своими прозрачными глазами цвета адриатической волны.

– Он точно с Карпат, – бросил я отцу. – Как все славяне.

– Из Дюссельдорфа! В прошлом году он приехал из Дюссельдорфа, – вмешалась мать.

– Азра, не сбивай мальчишку с толку!

– Никого я с толку не сбиваю. Он был у брата в Дюссельдорфе, три недели работал там на стройке.

– И все… пропил! – заметил я. А мать согласно кивнула.

Когда его голова коснулась подушки, Родё мгновенно меня признал:

– Вы только посмотрите! Истинный Калем! Голубые глаза, мировая скорбь!

– Что он имеет в виду? – спросил я, хотя ответ меня совершенно не интересовал. Ведь он и сам его не знал!

Я уснул с ощущением, что у меня «голубые глаза и мировая скорбь». Наутро я застал мать у окна: она смотрела на дождь, который еще усилился.

Ночь Родё провел у нас, на диване в кухне. Проснувшись спозаранку, он, по своему обыкновению, принялся суетиться. Не от признательности: ему нравилось помогать другим, тогда ему удавалось забыться. Отец с интересом смотрел на раскиданные детали полностью разобранного Родё радиоприемника.

– Я все себе могу представить! – воскликнул Родё. – Но чтобы человеческий голос пересек океан и достиг моих ушей, разве это не чудо!

– Может, это благодаря небу?

– Небо передает сигнал.

– То есть небеса все могут? – спросил отец.

– Вот именно! – отвечал Родё.

Он заткнул кухонную раковину, наполнил ее водой и, вместо того чтобы потуже закрутить кран, оставил его капать.

Отец с матерью одновременно склонились над раковиной и стали смотреть на расходящиеся от капель круги.

– Вот так все и происходит, мои милые!

– Нет, а… ты что, видел?