После бала - Энтон Дисклофани

Она использовала свой недостаток красоты как преимущество. Никто не ожидал такой силы духа от столь непримечательной женщины. Она считала, что хорошая внешность – это фривольность, признак легкомысленности. Тем не менее она наслаждалась красотой Джоан. Я помню, как мы, собираясь на школьный бал, крутились перед зеркалом в ванной, а Мэри, стоя в дверях, наблюдала за нами – наблюдала за Джоан. Можно было бы подумать, что Мэри завидует красоте Джоан. Но то, что я увидела во взгляде Мэри в тот день, – не было ревностью. Это была гордость, это было особое восхищение.

– Сегодня ты – просто что-то, – сказала она, кивая на мой сарафан. Он был простым, прикрывал плечи и спадал на колени. – Сюда, – бормотала она, – Фарлоу в своем кабинете.

Фарлоу сидел за массивным письменным столом из красного дерева и рассматривал журнал – и это было выгодное для него положение: никто не мог бы подумать, что его мозг превращается в вату. Он выглядел совсем как тот самый привлекательный Фарлоу Фортиер, каким он был в моей юности. Возраст, конечно, оставил свои отпечатки: седые волосы, глубокие морщины на щеках, которые он заполучил, годами работая на нефтепромыслах. На столе стояла всего одна фотография в серебряной рамке: Джоан в детстве. Она сидела на пони и улыбалась в объектив.

Внезапно на пороге я засомневалась и разволновалась, но Мэри, положив руку мне на спину, подтолкнула меня вперед.

– Джоан? – подняв взгляд, спросил Фарлоу. Журналом, на который он глазел, оказалась какая-то дешевая желтая пресса, полная картинок как раз для его возраста.

– Нет, Фарлоу, – сдержанно сказала Мэри. – Это Сесе, лучшая подруга Джоан. Она вышла замуж за Рэя Бьюкенена. Она нам как вторая дочь.

Она подошла к Фарлоу, а я осталась глупо стоять у порога. Она разгладила воротник Фарлоу, помогла ему встать и проводила к креслу, жестом пригласив меня сесть рядом.

– Она жила с нами несколько лет, в старшей школе. Как долго, Сесе?

Как и у всех влиятельных женщин, у Мэри была память, как у слона. Но она хотела вовлечь меня в разговор.

Я прочистила горло:

– Два с половиной года. После того как моя мама умерла, а папа бросил меня. Каждое воскресенье мы обедали на улице. Дори подавала жареную курицу и бисквиты на одноразовых тарелках. Хорошо было.

На секунду Мэри взглянула на меня. Зря я упомянула Дори, которая ушла из семьи Фортиер под загадочным предлогом несколько лет назад.

Я хотела взять слова о Дори обратно, но тут заговорила Мэри:

– Дори с Иди так заботились о тебе и Джоан, и так долго…

Последний раз я видела Иди на похоронах мамы; в самом конце, во время приема гостей, она обняла меня. Эти объятия были такими знакомыми, что я закусила щеку, чтобы не заплакать. Мне хотелось, чтобы она никогда не переставала обнимать меня.

Услышав упоминание о Джоан, Фарлоу оживился. С болью я видела, что он очень красиво одет, в хорошо выглаженных льняных брюках и нежно-голубой трикотажной рубашке, ботинки сверкали, как всегда. Томми ежился у меня на руках, поэтому я поставила его на пол, предварительно посмотрев на Мэри, чтобы убедиться, что она не против; она кивнула. В кабинете не было третьего кресла, поэтому она присела на край письменного стола Фарлоу, напоминая мне, как ни странно, наставницу.

Томми пятился, пока не натолкнулся на мои колени. Рука сына была у него во рту, как и всегда в новой обстановке.

– Он стесняется, – сказала я. – Давай вытащим ручку изо рта.

Я пожалела, что не взяла игрушечный поезд, чтобы отвлечь его.

Внезапно Фарлоу хлопнул в ладоши.

– Какой прелестный мальчуган! – сказал он, смеясь. – Прелестный!

Я покраснела от смущения. Фарлоу наклонился вперед.

– Ты кто такой? – мягко спросил он Томми, а когда я посмотрела на Мэри, она, улыбаясь, пожала плечами. «Лучше посмеяться над чем-то, чем плакать», – всегда говорила она, если Джоан или я были чем-то расстроены. Я давно не вспоминала этого. Но во время наших драматических школьных лет она часто произносила эту фразу.

– Проблеск его недели, – сказала она, а я подумала, что речь идет о нашем с Томми визите, но она продолжила: – Когда приезжает Джоан.

– Могу себе представить, – сказала я.

– Как у нее дела? – спросила Мэри.

– У нее?

– У Джоан, – сказала она с осторожной обыденностью, и я поняла, что Мэри пригласила меня в Эвергрин, чтобы разузнать, что я знаю о Джоан.

– О, – нервно смеясь, сказала я. – У нее все в порядке. На днях мы разговаривали, и все было хорошо, – уверила я и повторила: – В порядке.

Мэри кивала, а я не могла понять, что ей известно: слышала ли она о том, что у Джоан в доме живет мужчина, позвала ли она меня для того, чтобы выяснить, насколько далеко распространился этот слух? Или ей было известно лишь то, что ее дочь снова пропала? По крайней мере Фарлоу никогда не мог понять поведение дочери. И сейчас не понял бы.

– Она с вами связывалась? – спросила я, когда Мэри вперила в меня благосклонный взгляд.

– Мы готовимся к жаркому лету, – сказала она.

За разговором мы перестали следить за Томми и Фарлоу. Сначала Томми с подозрением относился к Фарлоу, но теперь он сидел у него на коленях. Я уже собралась уходить и стояла у входной двери, Мэри крепко обняла меня. В отличие от большинства женщин ее прикосновения были грубыми.

– Спасибо, что пришла и привела мальчика. Это немного подняло Фарлоу настроение, – сказала она. Она схватила мою руку и не отпускала.

Я ничем не могла помочь Мэри. Я не знала, чем занимается Джоан, – и это правда. Я не знала, как скоро она решит проведать Эвергрин и почему она прячется. Конечно, она знает, как родители ее любят, особенно Фарлоу. Раньше я беспокоилась о Джоан, но теперь – разозлилась. Она уже взрослая. Ей больше не девятнадцать. Я не должна стараться не подвести ее. Это она должна стараться не подвести мать, отца. И меня.

Я усадила Томми в машину и села за руль. Джоан была так добра ко мне, когда я впервые приехала сюда. Была добра ко мне, когда умирала моя мама. Она была более чем добра. Она проявляла сострадание ко мне и к моей маме, несмотря на свой юный возраст. А теперь она не могла оторваться от своего ухажера, от секса – называй как хочешь – вместо того чтобы побыть с отцом, который, теряя рассудок, все еще тоскует по дочке.

Я помню каждый дюйм тела моей мамы, даже сейчас, спустя столько лет. Такие вещи, как то, что случилось с ней, не забываются. Впервые увидев ее раны, когда медсестра меняла повязки, я побежала в ванную и меня вырвало. Они выглядели так, будто ребенок играл с ножницами, и уж никак не были похожи на аккуратную работу хирурга. Слава богу, мама тогда спала. Медсестра смотрела на меня с сочувствием.

– Ты привыкнешь, – сказала она, но я не привыкла.