Компаньоны - Роберт Энтони Сальваторе

кулаке, тренируя пальцы, упражняя мускулы, и медленно обводил ее то одним, то другим пальцем, добиваясь силы, добиваясь ловкости. Он крепко держал ее, когда потная нянька пришла кормить его, а после прижал руку к боку и навалился поверх всем телом, чтобы пуговица оставалась в безопасности, пока он спит.

Несколькими днями позже он сумел переложить ее в другую руку, левую. И снова поднес руку к глазам, и замер, и уставился на нее.

Он видел свой большой палец и еще три других, и обрубок на том месте, где должен был находиться мизинец.

Эта картина отбросила хафлинга назад во времени, когда он страдал в плену у Артемиса Энтрери, и тот отрубил ему палец в знак предостережения Дзирту...

Неужели это физическое повреждение перенеслось на его новое тело? Как такое могло быть?

Разглядывая обрубок, он увидел неровный шрам и струп, еще не вполне сошедший. Нет, это не след жестокости Энтрери, понял Реджис, но ироническая выходка судьбы. Он припомнил момент своего рождения, когда умерла его мать, как он теперь понимал, и повитуха использовала нож, чтобы вспороть ей живот и вытащить его. Он вспомнил резкую жгучую боль, и теперь он знал ее источник.

Долго еще маленький хафлинг лежал, разглядывая рану, предаваясь воспоминаниям вместо теперешних своих надежд и устремлений.

Однако он оправился от шока и принялся повторять упражнения, точно те же, что делал другой рукой, сжимая и удерживая, наращивая силу и тренируя мышечную память.

Недели спустя он начал крутить пуговицу в пальцах, в одной руке, потом в другой, с азартом ощущая, как она скользит вокруг костяшки пальца, чтобы оказаться зажатой между этим пальцем и соседним и перекатиться снова. Вперед-назад, от мизинца к большому пальцу, от большого пальца к мизинцу на правой руке, от безымянного к большому и от большого к безымянному на левой.

Из руки в руку.

Он почти чувствовал, как формируются связи в его маленьком мозгу и мышцах, как на самом деле и было, так что он все лучше овладевал своими пальцами.

Некоторое время спустя — он не мог даже предположить, сколько дней или даже десятидневок прошло, — за ним пришел отец и снова отнес его на маленький пляж между доками.

Он опять очутился под водой, пока не пошли пузыри и вода не хлынула внутрь. Реджис пытался сосчитать в уме, сколько времени прошло, прежде чем его вытащили на воздух и потрясли, но для того лишь, чтобы вскоре снова окунуть в море.

— Ты найдешь глубины, — сказал отец, вытащив его из воды, и погрузил обратно.

— Где живут устрицы, — добавил он во время следующего подъема.

— Будешь классным ныряльщиком, как твоя мать! — объявил грязный, оборванный хафлинг, и Реджис вновь отправился под воду.

На этот раз на гораздо, гораздо более долгий срок. Он потерял счет ударам сердца, потерял всякое чувство времени вообще. Лишь мало-помалу ему стало не хватать воздуха, и это не было острой необходимостью, как если бы он тонул, скорее пожеланием.

Прошло еще немало времени, прежде чем отец снова вытащил его из воды. Взрослый хафлинг внимательно осмотрел его, затем утробно хохотнул и объявил:

— Ни чуточки не посинел!

Глава 6. Избранная

Год Возрожденного Героя

(1463 по летоисчислению Долин)

Незерил

Ни капли страха, ни мгновенного сомнения не испытала Кэтти-бри на пути из Ируладуна. В дни,

проведенные ею там, — столетие на Ториле — она танцевала танец Миликки и пела песню Миликки, и вышла из леса с великим пониманием своей богини и великой верой в вечный круговорот жизни, вышла, чтобы начать свой свободный полет, отыскать матку, сделать первый вдох в новом теле — перевоплощенной, возродившейся.

Это случилось в ночь весеннего равноденствия.

Священная ночь Миликки, ночь рождения ее избранной.

Туго спеленатый младенец казался совершенно беспомощным перед топчущимися в палатке взрослыми. Но хотя Кэтти-бри не могла даже шевельнуть рукой под плотными пеленами, она инстинктивно сознавала, что в ее распоряжении осталось несколько могущественных заклинаний, к которым она может прибегнуть, чтобы защитить себя: двеомеров, для которых жесты не нужны.

В отличие от друзей, таким же образом покинувших Ируладун, младенческая неловкость миновала Кэтти-бри. Конечно, детские инстинкты беспокоили и ее тоже, но благодаря своей связи с богиней она оказалась намного лучше подготовлена к этому путешествию и более осведомлена и потому смогла подчинить себе свои младенческие проблемы и желания.

Удача сопутствовала ей, поскольку ее мать — Кэтти-бри слышала, как отец и остальные ласково называли ее Кавитой, — обожала дочку, часто брала на руки и прижимала к себе, лишь время от времени передавая младенца другим женщинам, набивавшимся в палатку и желавшим прикоснуться к новорожденной. Для бединского племени десаи рождение ребенка было воистину великим праздником, и в центре этого события очутилась Кэтти-бри — Рукия, как ее назвали.

Она благоразумно хранила молчание, пока ее баюкали, и ворковали, и подолгу обсуждали ее прямо при ней же, поскольку хорошо помнила, что произошло с Вульфгаром, родившимся заново, и боялась так же забыться и выдать какие-нибудь разумные слова.

Поэтому младенец, бывший на самом деле женщиной, лежал на спине и наблюдал, и считал этот прекрасный опыт наградой за понимание и осведомленность. Много раз в эти первые дни Кэтти-бри безмолвно и горячо благодарила Миликки.

Всего несколько дней спустя племя двинулось дальше. Кэтти-бри, туго спеленатая, как всегда, была приторочена ремнем к материнской спине. Она напрягала зрение, фокусируя взгляд на землях, миля за милей проплывающих мимо, пытаясь получить представление, куда ее занесло.

Терпеливая и внимательная, девочка училась и наблюдала, а очутившись в одиночестве среди ночного мрака, она молилась и тренировалась, упражняя свой младенческий голосок, чтобы суметь снова петь песню Миликки. Она сожалела, что ее пеленают слишком туго, и боялась, что не сразу сумеет заставить руки и ноги повиноваться.

Но она напоминала себе, что у нее есть время.

***

— Она красивая, — сказала Кавита Нираю, стоя у колыбели Рукии. Ночь за стенами палатки была темна и тиха, даже ветер, казалось, потихоньку улетел спать. — Но у нее такие синие глаза! Как такое может быть?

— Они потемнеют с возрастом, — заверил ее Нирай. — Как мои.

— И волосы тоже выпадут? — осведомилась Кавита, поддразнивая своего лысого супруга.

— Нет. — Придвинувшись ближе, он нежно положил руку на обнаженное плечо Кавиты и ощутил припухлость на месте ее длинного шрама. Он склонился и поцеловал ее туда, в лопатку, где