Плеймейкер - Пайпер Лоусон

весь день. Я жду, пока закроется дверь туалета, чтобы отпереть кабинку и выйти.

В фойе швейцары ведут людей в театр.

Я хочу убежать, но не могу. Это было бы слишком неловко. Поэтому я следую их жестам и направляюсь в темный кинозал. Мое место находится выше центра зала. Актеры сидят ближе к экрану, одеты элегантно. Мужчины по обе стороны от меня носят бейджи для прессы.

Когда свет гаснет, звучит музыка и начинаются титры, я мысленно возвращаюсь назад.

— Она была запасным вариантом на случай форс-мажора.

— Они такие грубые.

Я сижу в темноте, смотрю фильм и не обращаю внимания на то, как горят мои глаза. Фильм прекрасен, но трудно сосредоточиться на нем, когда в голове звучит критика.

Дело даже не в том, что они ненавидят меня или мою работу, а в том, что Энни рискнула пригласить меня на эту работу, и я не могу смириться с мыслью, что подведу ее.

В конце меня вместе с остальными выводят в фойе. Представители студии собираются в группы, пьют, сплетничают и смеются. Я делаю снимки произведений искусства для социальных сетей.

Несколько гостей поздравили меня, когда я сказала им, что я художница.

Кому из них это не понравилось? Невозможно узнать.

Я пропускаю очереди людей, направляющихся за шампанским, и выхожу на улицу. В начале октября тепло, легкий ветерок шевелит волосы в моей прическе.

Телефон тяжелеет в моих руках, когда я смотрю на фотографию портрета, которую я выложила ранее, когда я была гордой и уверенной в себе.

Я возвращаюсь к своим сообщениям и нажимаю на контакт.

— Пинк, — отвечает Клэй.

Это единственный слог, который открывает шлюзы. По моему лицу текут беззвучные слезы.

— Как прошло твое мероприятие? — спрашивает он.

— Отлично, — я сглатываю. — Ладно, не очень. Кое-кто возненавидел мое искусство.

— Они идиоты, — ровно говорит он.

Мой рот на мгновение приоткрывается, когда я оглядываю переулок.

— Ты не видел портреты. Я разместила их только в социальных сетях, а тебя в них нет.

— Я проверяю твои.

Это откровение занимает мгновение.

— Проверяешь?

— Да, — звучит так, будто он уже жалеет, что сказал мне об этом.

— Суть в том, что дело не в тебе, а в них. Люди ненавидят меня каждый день. Посмотри хоть одну статью, хоть одно сообщение от команды или любого из новостных изданий. Они полны осуждения.

Я хмурюсь, потирая щеки.

— И от этого должно быть не так больно?

— Я не буду говорить тебе, что ты должна чувствовать. Я скажу тебе, что я был там.

Луна полная, ее только видно, когда я иду к задней части аллеи на своих блестящих каблуках.

Вот что чувствует Клэй. Каждый день.

Впервые за долгое время я чувствую, что понимаю часть его, которую он скрывает от мира. Я чувствую, что он хочет этого.

— Где ты? — спрашивает он наконец.

— На аллее возле театра.

— У тебя новое увлечение аллеями?

Я фыркаю, его тепло заразительно даже на расстоянии сотен миль.

— Может, и так, — я прикусываю щеку. — Где ты?

Мои ноги снова несут меня к улице, шум транспорта и разговоры проникают в тишину, где находились мы с Клэем.

— Только что навестил тренера. Его выпишут из больницы через несколько дней.

— Ты все еще в Денвере, — это знание поднимает мне настроение, хотя я не могу понять почему. — Как долго ты там пробудешь?

— Я не уверен. Еще несколько дней. Для тренера.

— Это здорово, — говорю я и имею это в виду — и то, что состояние тренера улучшается, и то, что Клэй там, с ним. Это не имеет никакого отношения к тому, что я хочу увидеть его снова.

Я прислоняюсь к кирпичной стене, думая только о человеке на другом конце провода.

— Энни Джеймисон и Тайлер Адамс — самая удивительная пара. Я не знаю, как они выдерживают все эти нагрузки и при этом выглядят хорошо.

— Если узнаешь их секрет, сообщи мне, — я улыбаюсь и представляю, как он делает то же самое.

Он прочищает горло.

— Когда ты возвращаешься?

Он имеет в виду Денвер, но на секунду мне кажется, что он имеет в виду что-то другое.

— Завтра.

— Тебе нужна аптечка в самолет? Скажи только слово, и тебя будет ждать бутылка текилы.

Мои губы кривятся.

— Спасибо. Я подумаю об этом.

12

КЛЭЙ

— Это хорошее предложение, Клэй. Отличное предложение, — говорит мой агент по телефону, когда я заканчиваю жим лежа.

— Три года, — говорю я, вытирая тренажер, и перехожу к беговой дорожке.

Я всегда пользовался частным тренажерным залом или залом «Кодиакс», но поскольку я все еще в Денвере, то пользуюсь залом в своем доме.

Я не продал квартиру, потому что продавать ее казалось более хлопотным делом, и это не было приоритетом. Но на данный момент я рад, что не продал ее. Парень в дорогой тренировочной одежде переходит к жиму лежа, тыкая в тарелки с обеих сторон.

— Двадцать в год, — подтверждает Ди.

Я одновременно нажимаю на кнопки наклона и скорости, и лента с жужжанием набирает нужный мне темп.

— Даже если мы оба знаем, что ты не получишь максимальную зарплату, ты все равно дорогой. У команд недостаточно мест, чтобы подписать такого игрока, как ты, когда сезон уже начался. Их бюджеты ограничены.

В спортзале много окон, из которых в ясный день открывается вид на горы. Это как луч света в темном месте, в котором я жил последние несколько месяцев.

На бегу я гримасничаю, глядя на себя в зеркало, и снова нажимаю на кнопку «вверх», чтобы скорость увеличилась, пока мое колено не жалуется.

— А еще это Нью-Йорк. Отличное качество жизни. Ты будешь рядом с Кэт, сможешь навещать ее по выходным.

— Они не лидеры, — говорю я.

— Никто не может побеждать каждый год.

Если я соглашусь на эту работу, это могут быть мои последние годы. Они были бы комфортными, но не сенсационными. Я бы променял жизнь на грани на безопасность.

— Я подумаю об этом, — отключаю звонок, затем схожу с беговой дорожки и нажимаю кнопку сброса.

Возможно, так происходит со всеми. Даже самые яркие звезды со временем тускнеют.

Я бросаю полотенце в корзину и направляюсь к двери.

То, что Нова позвонила мне вчера вечером, было большим событием. Не только потому, что это первый ее звонок с момента возвращения в Денвер, но и потому, что, хотела она того или нет, это был не просто телефонный звонок. Ей нужен был кто-то, кто был бы рядом с ней. И она