Что такое мышление? Наброски - Андрей Курпатов

109. Конечно, у нас постоянно появляются новые интеллектуальные объекты, но они тут же органично встраиваются в общую систему. И происходит это естественным образом, без малейших усилий с моей стороны.

Дело в том, что сами эти «новые» интеллектуальные объекты производятся не где-то вне нас, а непосредственно самой нашей психикой из других интеллектуальных объектов, которые в ней уже есть и которые уже создают некую индивидуальную «кривизну» в ней, о чем пойдет речь ниже.

Да, мы можем оказаться в ситуации, когда что-то будет нам сильно непонятно или мы не будем знать, как решить тот или иной вопрос – что делать, как приноравливаться и т. д. и т. п. Но у нас всегда есть выход. Мы, например, можем счесть данный вопрос просто нерешаемым или вопросом «не в нашей компетенции». Почему бы и нет?

110. Но чаще всего проблема снимается куда проще – она просто не возникает. Скорее всего, мы подобную ситуацию почти автоматически проигнорируем – не заметим непонятное, не обнаружим в вопросе вопроса.

Если я не знаю о существовании чего-то, это «что-то» не может быть для меня осознаваемой проблемой.

Когда вы общаетесь с маленьким ребенком, вы используете огромное количество слов, которые он совершенно не понимает – даже близко, даже из контекста! Выражает ли он по этому поводу недоумение? Нет.

Ему вполне привычно и понятно, что кто-то производит бессмысленные с его точки зрения звуки – электронные игрушки, например, или животные и, конечно, люди. В нем не возникает страха или неловкости в связи с неизвестными ему словами взрослого – мол, «боже мой, а ведь, наверное, прозвучало что-то очень важное, а я этого совершенно не понял!». Ничего подобного – пропустить непонятное ему куда легче, чем как-то сильно над ним задумываться.

111. Если же ребенок закидывает вас своими «почему», то вовсе не от того, что он обнаружил что-то «непонятное» и ему стало «дико интересно». Нет, он задает свои «почему», когда встречает какое-то ваше сопротивление.

Например, он что-то хотел сделать и не видел никакой проблемы, но вы вдруг сказали, что этого делать нельзя, а проблема имеет место быть. Ребенок удивляется не тому, что столкнулся с чем-то непонятным, а из-за того, что ему запретили нечто, что он не считал запретным.

«Почему?» ребенка – это вовсе не проявление желания «понять», «разобраться», «вникнуть в суть дела». Он на самом деле спрашивает, а почему, собственно, «нет», когда вполне может быть «да»? По крайней мере, фактический подтекст его «почему?» всегда именно такой.

112. Удивленное «почему?» ребенка не несет в себе и тени эпистемологической озабоченности. Скорее, это даже не «почему?», а «с какой стати?». Не «почему», а «с какой стати я должен мыть руки?», не «почему», а «с какой стати нельзя сладкое перед обедом?», не «почему», а «с какой стати земля круглая?».

С последним, впрочем, лично у меня в детстве не было никаких проблем: мне сказали, что «земля круглая», и я представил ее себе такой – круглой, как блин. Так что в моем мире это знание вообще не вызвало никакой озабоченности. Да, круглая, в чем проблема-то? А взрослые, вероятно, радовались, как быстро я «такие сложные вещи» схватываю.

Или вот еще – в детстве меня очень удивляло, что мама постоянно отчитывала меня словами: «Ну почему нельзя было сначала спросить?!». Я смотрел на нее и недоумевал – «спросить что?». Всякий раз, когда я делал что-то, о чем, как потом выяснялось, «сначала надо было спросить», я делал это с полным ощущением понятности – что, куда, зачем и как. То, что я что-то не понимал, а имел лишь некое ощущение понятности, я, конечно, понять не мог.

Но в том-то вся и штука, что нам в принципе всё и всегда понятно. А если уж нам по каким-то причинам странным образом что-то непонятно – например, почему у нас болит за грудиной, то мы на худой конец всегда знаем, у кого спросить.

Впрочем, прежде чем обратиться к врачу, мы еще долго будем пребывать всё в том же парадоксальном ощущении понятности – мол, я не знаю, что это, но думаю, что ничего страшного… И буду с этим «не знаю, но думаю» ходить, пока совсем не припрёт.

113. Иными словами, внутри той замкнутой сферы наших представлений, в которой мы перманентно находимся (не имея никакой возможности знать о чем-то, кроме самих этих представлений, которые, собственно, и определяют границы этой сферы), мы не можем испытать никакой действительно озадаченности.

Кто-то, образно выражаясь, должен сильно ударить по этой сфере, чтобы мы подумали, что, возможно, мы чего-то не учли. Причем важно понять, что эти удары сыплются на нас не от «объективного мира», а только от «других», потому что только они – другие люди – сопринадлежат той же реальности представлений (миру интеллектуальной функции), в которой все это действо и происходит.

И да, получив такой «удар», мы, разумеется, всеми силами пытаемся изнутри залатать возникающие пробоины: как-то все это себе так объяснить, как-то все это у себя внутри так склеить, чтобы парадокс и непонятность перестали быть таковыми.

Мы не исследуем неизвестное вне нас, мы «наводим порядок» внутри. И только предельная невозможность решить проблему таким образом – внутренней переконфигурацией – может заставить нас увидеть что-то, что пока не находится в сфере наших представлений, усложнить систему, которая и без этого казалась нам практически идеальной.

114. Итак, действительное понимание и ощущение понятности – это две совершенно разные вещи. При этом ощущение понятности сопровождает нас постоянно, а действительное понимание практически недоступно.

Однако «другие» все-таки способны, местами, выбивать нас из колеи этого «ощущения понятности» и наращивать потенциал нашего действительного понимания. По крайней мере, понимания того, что им кажется понятным, а нам пока – нет.

115. Прежде чем двигаться дальше, я хочу пояснить, зачем было вводить сложный и неочевидный термин «тензорного поля» там, где, казалось бы, вполне можно было обойтись и куда более простыми, «человеческими» словами.

Примеры с «деньгами», которые я приводил, как мне кажется, показывают не только то, как мы осваиваем сложные объекты из «мира интеллектуальной функции», но и то, в каком разнообразии измерений (контекстов, ситуаций, смыслов, положений, моих отношений с другими людьми и т. д.) должен был оказаться этот по существу элементарный интеллектуальный объект, чтобы я смог в своем индивидуальном развитии приобщиться к «массовому представлению» о том, что такое «деньги».

• В первом случае я лишь понял, вероятно, что «деньги» зачем-то нужны. Точнее сказать, озадaчился этим вопросом.

• Во втором – что они бывают разными (одна копейка – это мало), а также то, что они должны быть «заработаны». Полагаю, что оба аспекта тогда не были мне понятны, потому что ни математики я тогда не знал, ни что такое «заработать» знать не мог.

• В третьем случае мне открылось, что деньги всегда кому-то принадлежат, а взять у кого-то деньги – значит совершить тяжкое преступление.