Записки изыскателя - Николай Иванович Кутузов

В начале подъема на перевал перед нами встала снежная стена. Огромный сугроб, высотой в несколько метров, загородил дорогу. Что делать? Идти назад? Но там нас ждет просто гибель. Впереди же тяжелый переход сквозь снег, но, видно, наши люди во главе с Фомичом успели проскочить через перевал до снегопада и сумеют организовать нам помощь. Значит, надо попытаться пробиться через этот снежный сугроб.

И мы пошли.

Рыть сквозь сугроб тоннель мы не могли, не было лопат, да и снег, сухой и сыпучий, как песок, моментально разносился ветром, как только его отделяли от сугроба. Пришлось приминать его своими телами. И когда физически самые сильные наши товарищи, такие, как дядя Ваня, Василий и Степан, пробив траншею в несколько метров, выдохлись, а остальные, давно измученные, лежали в снегу, я снял с себя всю амуницию и вошел в снег.

Трудно описать то, что пришлось пережить мне на этих последних метрах дороги на перевал. Снег стоял высокой стеной, и его приходилось раздвигать своим телом. Он набивался за воротник, в рукава И быстро таял. В снежной траншее было жарко, но стоило немного приподняться, как леденящие порывы ветра пронизывали меня всего, и я начинал замерзать. С каким-то отчаянным напряжением воли и сил я опять опускался в снег и медленно продвигался вперед. Перед глазами летали огненные шары, в ушах нарастал шум и грохот, забивало дыхание. Сердце так колотилось в груди, что, казалось, вот-вот разорвется. В таком состоянии одна острая и ясная мысль прорезала сознание: вперед, чего бы это ни стоило, но только вперед.

…Руки медленно разгребают снег, тело постепенно входит в него, проваливается и бессильно падает. Нащупываю землю, судорожно цепляюсь за малейшие неровности на ней и, напрягая последние усилия, немного продвигаюсь вперед. Зарытый в снегу несколько мгновений лежу неподвижно, потом новый бросок в белую и холодную бездну. Губы что-то шепчут, но пересохшее горло не издает ни одного звука. Я долго прислушиваюсь к непроизносимым звукам и, наконец, начинаю понимать, что давно уже шепчу одну и ту же фразу: «Если будет тяжело… Если будет тяжело…» Но почему? Где я слышал эти слова, кто их сказал? И вдруг я вспомнил. Эту фразу сказал человек, провожавший меня в тайгу.

Мучительно долго продолжалась борьба со стихией. Но вот глубина снега стала быстро уменьшаться. Сугроб кончился, впереди лежала вершина перевала, совершенно чистая от снега.

Несказанная радость охватила нас всех, когда ноги почувствовали твердую землю. На перевале свирепствовал ветер; это он сдувал с вершины весь снег, уносил его вниз и образовал тот страшный занос, через который мы едва пробились.

Спасаясь от ужасной стужи, почти бегом спускались с перевала, гремя, как панцирем, замерзшей одеждой. Мы торопились как можно скорее добраться до растущего внизу леса, там находилась наша старая стоянка, место намеченного отдыха.

Но вдруг упала лошадь. Чтобы ее поднять, пришлось снимать вьюки. Упала вторая. Это задержало наш спуск в долину. Люди шли, шатаясь как пьяные. Ясно стало, что до стоянки мы не дойдем и надо где-то здесь искать место для ночлега.

По мере спуска с перевала ветер стихал, становилось теплее, но снова пошел снег, окутывая все вокруг колеблющимся туманом.

Когда идти стало невозможно, мы остановились. Люди немного приободрились, но уже не было той расторопности, с какой всегда разбивался наш лагерь.

Развели костер, кое-как натянули палатку, установили печку и разожгли в ней дрова. Когда они разгорелись, все в угрюмом молчании стали жаться к огню. Надо было как-то встряхнуть людей.

— Куприянов, — говорю я завхозу, — извлекай весь свой НЗ и давай устраивай пир.

Он удивленно смотрит на меня.

— Ведь вы же знаете… — начал было он, но я его прервал:

— Конечно, дорогой мой, знаю, и если б не знал, то и не звал тебя. По одному сухарю на утро, а остальное все на стол.

— Ты, Куприянов, не скупись, — вмешался Борисоглебский, — третий день ты нас голодом моришь, а дорога какая, сам знаешь. У тебя там в сумках все время что-то гремело, вот давай и это на стол.

— Что гремело, этим сыт не будешь, а что у меня есть, все отдам. Только завтра уже ничего не просите, — ответил сердито Куприянов и стал развязывать сумки.

Вскоре мы сидели возле вьючных ящиков, заменяющих нам столы, на которых стояли три банки рыбных консервов, дымящиеся миски с несоленым макаронным супом и небольшая горка черных сухарей; это было все наше богатство, последние остатки продовольствия.

В руках у меня банка со спиртом.

— Сегодня нормы нет, — говорю я, — и каждый наливает столько, сколько хочет.

И, налив себе немного, передаю банку соседу. У нас любителей на это зелье не было, но в такие минуты, как сейчас, пили все. Бросив на свою кружку кусочек снега, я смотрю на товарищей, которые не пьют и ожидают чего-то. Я чувствую, что надо сказать что-нибудь теплое и бодрое, вселить в них надежду и уверенность в благополучный выход из тайги. И когда сильный порыв ветра тряхнул нашу палатку, я поднял свою кружку.

— Давайте выпьем, — сказал я, — за успешное возвращение в поселок. Осталось всего несколько переходов, и мы будем дома. После того, что мы сегодня перенесли и пережили, нас больше не должна пугать зимняя тайга. Дальше дорога будет легче, и я уверен, что мы успешно закончим это путешествие. А в будущем мы будем работать так же все вместе и по-товарищески, как и теперь, будем помогать друг другу.

В горле у меня запершило и, боясь выдать свое волнение, я быстро закончил:

— За вас, мои дорогие друзья!

— И за вас, Иван Андреевич, — откликнулись ребята.

И этот скудный ужин, после столь трудного дневного перехода, за ветхими и непрочными стенками нашей одинокой палатки в заснеженной тайге, прошел пс-особому дружески и задушевно.

От печки шло живительное тепло, пища подкрепила людей, и они не так мрачно глядели на свое будущее. Суровая необходимость брести по колено в снегу отошла на далекое утро, как-то забылись все ужасы на перевале, и мы уснули глубоким сном.

Утром нас разбудил отчаянный визг и лай собак. По тайге мчался к нам на выручку дорогой Фомич.

Покрытого снегом и инеем Фомича я сжал в своих объятиях.

— Все в порядке! — кричал Фомич, вырываясь из моих рук. — Приехал бы раньше, да растерял собак по дороге. Их, чертей, тоже надо и уметь держать на стоянке и знать, когда и как кормить.

— Да