Пенелопиада - Маргарет Этвуд

Все эти байки об одной прекрасной богине мне уже оскомину набили.

— А Елена-то как? — спросила я.

— Да вроде ничего, — отвечал Телемах. — Только и разговоров было, что о Троянской войне. Крутая вышла драчка, ничего не скажешь! Кровь ручьями, кишки наружу, только успевай мечом отмахиваться… и отец мой там отличился… Ну, потом эти старые вояки разнюнились, но Елена велела подлить всем вина, и уж тут-то пошло веселье!

— Да нет, — перебила я, — ты мне скажи, как она выглядит?

— Блещет, как златая Афродита, — отвечал он. — Только представь, я ведь ее своими глазами видел! Ну, то есть она ведь такая знаменитая… вошла в историю и все такое прочее… Точь-в-точь такая, как о ней рассказывают! Даже еще лучше. — И он смущенно улыбнулся.

— Теперь-то она, должно быть, немного постарела, — намекнула я, стараясь держать себя в руках. Ну не может Елена до сих пор блистать, как златая Афродита! Это было бы противоестественно!

— Гм… ну, да, — пробормотал мой сын. И тут наконец дала о себе знать та незримая связь, что всегда соединяет мать и сына, выросшего без отца. Телемах взглянул на меня и прочел по лицу мои чувства. — Она и вправду старая, — заверил он. — Куда старше тебя. Поистаскалась. Сморщенная вся, как старый гриб, — добавил он. — И зубы у нее желтые. И повыпадали почти все. Это она уже потом показалась красивой, когда мы перебрали малость на пиру.

Я понимала, что он лжет, но, честно сказать, меня растрогала эта ложь во спасение. Не зря же передо мной сидел правнук Автолика, слывшего другом Гермеса, плута из плутов, и сын коварного Одиссея, столь щедрого на выдумки и медовые речи, того самого Одиссея, что был способен обвести вокруг пальца любого мужчину и облапошить любую женщину. Может быть, и его, потомка этих хитрецов, боги не обделили хитроумием.

— Спасибо за все, что ты рассказал мне, сынок, — промолвила я. — Я тебе очень благодарна. Пойду пожертвую богам корзину пшеницы и помолюсь о благополучном возвращении твоего отца.

Так я и сделала.

Кто сказал, что от молитв бывает хоть какой-то прок? А, с другой стороны, кто посмеет заявить, что толку от них никакого? Воображаю, как эти проказливые боги слоняются по Олимпу и бултыхаются в амброзии и нектаре, упиваясь дымом жертвенных костей и жира, — точь-в-точь десятилетние ребятишки, которым времени не занимать, да еще и больная кошка для забав подвернулась. «Ну, кому из них сегодня, так и быть, ответим на молитву? — спрашивают они друг друга. — Может, бросим кости? Этому — надежда, этому — отчаяние, а во-он той девице, пожалуй, подпортим жизнь: проберусь-ка я к ней в постель в образе лангуста!» По-моему, они просто бесились со скуки.

Двадцать лет все мои молитвы оставались без ответа. Но в тот день боги наконец меня услышали. Только я совершила привычный ритуал и пролила привычные слезы, как во двор вошел Одиссей собственной персоной.

Он шел медленно, шаркающей походкой — но это, естественно, была часть маскарада. Ничего другого я от него и не ожидала. Судя по всему, он оценил обстановку во дворце и уже все знал о женихах: и о том, как они расхищают его добро, и об их попытке убить его сына, и о том, что они спят с его служанками и намереваются отнять у него жену. Приняв все это к сведению, он заключил, что войти во дворец с гордо поднятой головой, объявить себя Одиссеем и велеть незваным гостям убираться подобру-поздорову было бы неразумно. Женихи разделались бы с ним в два счета.

Поэтому Одиссей явился под видом грязного старого попрошайки. Можно было положиться на то, что женихи понятия не имели, как он выглядит: когда он отплыл на войну, иные из них еще на свет не родились, да и остальные были совсем детьми. Маскарад был сработан на совесть (я понадеялась, что морщины и лысина не настоящие, а тоже часть личины), но при виде бочкообразной груди и коротких ног я сразу же заподозрила истину, а когда до меня дошел слух, что пришелец сломал шею своему воинственно настроенному собрату-нищему, подозрения переросли в уверенность. Это было очень в его духе: если нужно, он мог действовать исподтишка, но никогда не избегал открытого столкновения, если был уверен в победе.

Я не подала виду, что обо всем догадалась. Иначе я навлекла бы на него беду. Кроме того, если мужчина гордится своим искусством маскировки, то со стороны жены было бы глупостью показать, что она его раскусила: мешать мужчине наслаждаться собственным хитроумием вообще неразумно.

Телемаха отец посвятил в свои планы — это я тоже сразу заметила. По натуре Телемах был таким же коварным интриганом, как и его родитель, но ему в этом деле недоставало опыта и мастерства. Представляя мне мнимого нищего, он переминался с ноги на ногу, запинался и отводил взгляд, чем тотчас себя и выдал.

Впрочем, представил он его далеко не сразу. Первые несколько часов Одиссей изучал обстановку во дворце, кротко снося все насмешки и оскорбления женихов, швырявших в него, чем подвернется под руку. К несчастью, я не могла предупредить служанок, и они продолжали грубить Телемаху и вместе с женихами осыпали пришельца насмешками. Как мне рассказывали, особенно усердствовала Меланфо Нежные Щечки. Я решила, что вмешаюсь, когда придет время, и объясню Одиссею, что девушки всего лишь исполняли мои указания.

Вечером я встретилась с мнимым нищим в опустевшем пиршественном зале. Он утверждал, что принес известия об Одиссее, — и действительно, сплел правдоподобную байку, после чего заверил меня, что Одиссей скоро вернется. Я заплакала и сказала, что мне в это уже не верится: слишком уж многие странники говорили мне то же самое на протяжении стольких лет. Я живописала во всех подробностях мои страдания и тоску по мужу, надеясь, что сейчас, под личиной бездомного скитальца, он легче поверит мне, чем потом, когда откроет свое истинное лицо.

Затем я потешила его самолюбие, обратившись к нему за советом. Я сказала, что приняла решение вынести в пиршественный зал большой лук Одиссея — тот самый, из которого он мог всем на удивление пустить стрелу через двенадцать колец на рукоятях двенадцати боевых топоров, — и предложить женихам повторить такой выстрел, объявив, что выйду замуж за того, кому это удастся. Так или иначе, но этим я положу конец невыносимой ситуации, в которой оказалась. Сказав это, я спросила пришельца, какого он мнения о моем плане.

Он ответил, что это отличная идея.

В песнях утверждается, будто возвращение Одиссея и моя затея с состязанием в стрельбе совпали по чистой случайности — или по божественному замыслу, как выражались в то время рапсоды. Что ж, теперь вы знаете, как обстояло дело в действительности. Я знала, что совершить такой выстрел не сможет никто, кроме Одиссея. И знала, что этот нищий не кто иной, как Одиссей. Так что случайность тут ни при чем. Я все подстроила нарочно.

Разоткровенничавшись с этим убогим бродягой, я рассказала ему свой сон. Сон о стаде белых гусей — хороших, славных гусей, просто загляденье. Мне приснилось, как они, довольные, расхаживают по двору и клюют зерна. И вдруг с неба спустился огромный кривоклювый орел и перебил их всех до единого, а я залилась слезами и все никак не могла успокоиться.