Ровно посредине, всегда чуть ближе к тебе - Полина Елизарова

Ведь что от него осталось? Статус, толком не закрепившись, рухнул, без боя сдавшись удачливым и дерзким, здоровье давно уже по частям разбазарил, а талант… Кому сейчас нужен голый талант? Сын вырос и ушел. Остались наши совместные завтраки, где он, почти три десятка лет, в любую погоду и в любом состоянии, готовит нам кофе и ворчливо ждет, пока я сварю кашу или поджарю омлет. Раз в месяц, будто на алтарь подыхающему божеству, мы все еще возлагаем нашу общую жертву – физическую близость. Дело не в том, что я больше зарабатываю, на свои обзоры в паре-тройке изданий он вполне бы мог худо-бедно существовать, плюс бабкина квартира, которую он сдает, дело в том, что эти повторяющиеся действия – то единственное, что до сих пор соединяет его с реальностью и заставляет возвращаться из неживого компьютерного пространства к все еще едва живому…

– Ты не хочешь развода, Люба… И новый брак с этим отлично устроившимся водилой тебе тоже, я понимаю, не нужен. Так чего же ты хочешь?

– Я пытаюсь найти в себе некий центр, крошечную точку, которая позволит освободиться от ненужного и даст мне возможность полноценно дышать. Я знаю: только эта точка способна примирить непримиримое.

27 ноября

Москва. Садовое кольцо. Кафе «Зазеркалье»

– Вчера в храме были. Алексей всем сорокоусты за здравие заказал.

– Почем?

– Господи, да я не помню… Рублей по двести вроде.

– Теперь он может позволить себе многое и даже не грешить.

– Зачем ты так… И что в твоем понимании грех? Мне всегда казалось, при определении греха должен учитываться не только поступок, но и мотив.

– Слушай, а хочешь историю? Как ты любишь, про незнакомых людей.

– Конечно хочу.

– Представь себе некое автономное пространство, допустим, военный гарнизон… Жила в нем вполне счастливая молодая семья. Муж получил хорошую хозяйственную должность и жену сумел пристроить по специальности. Особо не напрягаясь, она работала в свое удовольствие, скажем, в поликлинике… Ребенок рос славный, оглянуться не успели – уже в школу пошел. Каждый последующий день был будто брат-близнец предыдущего, но плавное течение жизни окрашивало даже скуку в теплые тона.

Хлопоча целыми днями на ответственной и нервной работе, муж находил в себе силы на то, чтобы дома становиться сдержанным, внимательным, а то и ласковым – временами – человеком.

Из развлечений у них – кино да вечерние междусобойчики у кого-нибудь из молодежи на квартире.

Много смеха, много дыма, мужчины потягивают дармовой, подаренный родителями солдатиков коньяк и перебрасываются в карты, женщины, прибрав со стола, покуривают на кухне в окошко и постоянно сплетничают, как без этого.

Все настолько понятно, что, кажется, даже если разразится всемирный потоп, весь этот слаженный механизм плавно переместится на свой персональный ковчег и поплывет себе дальше из зимы в лето, и будут молодые матери все так же вытирать детишкам липкие от мандаринов пальчики, прятать друг у друга по шкафам привезенные к Новому году из большого города подарки, искать по соседям забытые перчатки, спасать от капели прически под платочками, распахивать форточки в сопливый апрель, подравнивать пахучую сирень в трехлитровой банке, ходить по воскресеньям за ландышами и земляникой, отгонять от черешни и абрикосов мух и печь пирожки, с грибами или с вишней.

То ли от скуки, то ли в угоду столичной моде некоторые из офицерских жен приобщились к православию. В городке была небольшая церквушка и славный батюшка с загадочной судьбой. Уж как его туда занесло? Но прихожанки, давя любопытство, не позволяли себе лишних пересудов – человек все же духовный, иной.

Благополучная мать нашего семейства с ним сблизилась поболее остальных. Наивная была, беды еще в жизни не знала, в людей верила и старательно видела в них только хорошее, да и книжки в свободное время в избытке читала.

Батюшка был молод, сдержан, но искренен в речах и, при более пристальном взгляде, как-то обычен, что ли… Это ее больше всего и подкупало. «Ведущим к свету должен быть один из нас», – думала она, глядя в его не по годам уставшие и, как ей казалось, познавшие какое-то мирское разочарование глаза.

Она часто приходила на службу, а так как характер имела с детства взрывной, после вспышек гнева или обиды честно бежала на исповедь, во благо семьи читала акафисты и много раздумывала над словами батюшкиных проповедей.

Нет, она не ушла в религию с головой и продолжала вести нормальный для молодой женщины образ жизни, но в какой-то момент поняла, что безоговорочно верит этому человеку.

– А что ее муж?

– А муж в это не лез. Пропадал до глубокого вечера на службе, по большим праздникам ходил с ней в церковь и оставлял там щедрые пожертвования, а батюшку уважал, на расстоянии.

Беда пришла в дом, как это часто случается, нежданно.

Я уже сказала, что муж заведовал хозяйством городка и семья жила лучше остальных. Муж был достаточно умен для того, чтобы особо не высовываться, лишнего себе не позволял, но семью баловал – жену стремился разодеть, как на картинке в журнале, бывало, и Dior оригинальный дарил, а сына игрушками заваливал, репетиторов по английскому и французскому из ближайшего областного центра с первого класса в дом приглашал. А также славился он в городке своим хлебосольством – по праздникам стол ломился от угощений, он любил большие компании и с удовольствием разделял с товарищами нехитрые мещанские радости.

Может, какая из местных сучек позавидовала их достатку и накрутила супруга, а может, просто совпадение, но нагрянула в городок комиссия с проверкой.

Какой-то знакомец из вышестоящего начальства загодя мужа предупредил, начали в доме спешно да нервно к столу собирать, чтобы важного чина из комиссии, как это водится, подпоить и умаслить.

Набилось народа, офицерские жены пришли в своих лучших платьях, стол от водки и икры ломился, и напряжение, повисшее поначалу, быстро улетучилось.

А за окном был май. Самый блудливый месяц года.

Всем в мае хочется любви, скорой, невызревшей, чтобы оглушила, как салют, чтобы разлилась по венам, как аромат черемухи, и вот уже рвут душу гитарные струны, и вино пьянит совсем по-особому.

Приглянулась молодая жена подполковнику из комиссии.

Пока гости пили, гоготали и песни горланили, как-то оказалась она с подполковником наедине на лестничном пролете. За окном совсем стемнело, подполковник докурил, прижал ее к себе и поцеловал со всей страстью прямо в губы.

А потом сказал: «У мужа твоего, красавица, обнаружена большая недостача, срок ему реальный грозит, и, само собой, – потеря звания и отстранение от должности».

Она в слезы. Он ее утешает и все крепче к себе прижимает, в щеки, в лоб целует и гладит по голове, как маленькую девочку.

«Я могу помочь, – говорит. – В моих силах сделать так, что никто об этом больше не узнает. Приходи ко мне завтра в обед в гостиницу. Мы люди взрослые, к чему нам слова понапрасну ронять? У меня в Москве семья, но я тебя полюбил с первого взгляда и точно знаю, что буду теперь любить всю оставшуюся жизнь».