По. Лавкрафт. Кинг. Четыре лекции о литературе ужасов - Оксана Разумовская

Первый брак Элизы был очень ранним, поспешным и бездетным, зато второй – с бездарным актером-самоучкой Дэвидом По, скандалистом и алкоголиком – оказался очень плодотворным: с небольшим перерывом на свет появились Генри (1807-1831), Эдгар (1809-1849) и Розали (1810–1874). Частые роды, изнурительные репетиции и бесконечные выступления, переезды и скитания по съемным квартирам и пансионам подорвали здоровье молодой женщины, и вскоре она умерла от туберкулеза[93]. Юный Эдгар практически не знал своей матери, но ощущение горькой, невосполнимой потери преследовало его всю жизнь – как и образ молодой и прекрасной женщины, похищенной смертью[94]. Связанная с жизнью матери тема сцены, маски, игры тоже была для По символической: в юности он участвовал в постановках любительского театра, но не пошел профессионально по стопам Элизы – он предпочел сделать своими подмостками саму жизнь, хотя до самого конца пьесы так и не смог определиться с амплуа, разрываясь между ролями любовника, трагического героя, мстителя, блудного сына, паяца…

Еще одной детской утратой По, тяжелой во всех отношениях, в том числе эмоциональном, было исчезновение его отца в 1811 году. Практически спившийся, вероятнее всего, тоже страдавший от туберкулеза, разочарованный в себе, в профессии (ради которой поссорился с родителями и отказался от карьеры юриста), в семейной жизни[95], Дэвид По бросил больную жену с детьми и затерялся в каменных лабиринтах стремительно растущего Нью-Йорка. Вероятно, убийственное сочетание чахотки и алкоголя быстро свело его в могилу – как и его старшего сына, в юности подававшего определенные литературные надежды, но вскоре капитулировавшего под натиском семейного недуга. Уход отца – равносильный акту отречения с его стороны, вернее, бывший им – оставил в душе Эдгара (или следует прямо сказать – в подсознании?) некое зияние, незакрытый гештальт, глубокую рану, которая, однако, болела иначе, нежели та, что осталась от смерти матери. Если Элизу он искал (и находил, хоть и ненадолго) во всех женщинах, встречавшихся ему в жизни, вновь переживая ужас и бессилие потери, то поиски заместителя фигуры отца сопровождались затянувшимся подростковым бунтом, стремлением доказать свое право на любовь и тотальное приятие себя – дерзкого, честолюбивого, неуравновешенного, неблагодарного, требовательного.

По этому сценарию разворачивались отношения Эдгара и его приемного отца, состоятельного предпринимателя Джона Аллана, жена которого, Фанни, привязалась к осиротевшему мальчику всем сердцем и сумела на короткое время заглушить в нем боль потери после смерти матери. Джон Аллан не ставил перед собой таких задач: в браке с Фанни у него так и не появилось наследников, но в Ричмонде подрастали два его незаконных ребенка, поэтому он относился к приемышу с куда меньшим энтузиазмом, чем его супруга. Биографы склонны несколько сгущать краски в этой истории, изображая Аллана скупым, черствым и склочным человеком, загубившим молодость По и виновном во всех его бедах. При этом во внимание не принимается тот факт, что предприниматель не просто приютил у себя мальчика (хоть и не усыновил официально), но обеспечил безбедное и, в меру своих представлений, счастливое детство и попытался дать своему подопечному качественное образование, позволяющее надеяться на какой-то общественный статус и благосостояние в перспективе.

Аллан спас ребенка от ужасов жизни (и, вероятно, скорой смерти) на улице или в приюте – для сравнения, старший брат Эдгара, Уильям Генри, вытянул куда менее счастливый билет, хотя попал и не к чужим людям (еще при жизни родителей мальчика отдали на воспитание бабушке и дедушке по отцовской линии). Находясь на попечении Аллана и его жены, Эдгар повидал родину своей матери – Англию, проучился несколько лет в престижной закрытой школе, смог по возвращении в Америку закончить колледж и даже поступил в университет. Приемный отец выказывал искреннюю заинтересованность в успехах юноши, оплачивал его текущие расходы, обсуждал его достижения с учителями и даже уделял внимание его робким шагам на поэтическом поприще. Не самый плохой сценарий отношений, учитывая отсутствие кровного родства между этими двумя людьми, а также откровенное нежелание Эдгара продолжать дело опекуна и разделять его жизненные приоритеты. Аллан, тоже познавший горький опыт сиротства, в молодости зависевший от щедрости своего дяди и считавший, что обеспечивает приемному сыну куда лучший жизненный старт, чем когда-то выпал ему самому, с негодованием отмечал растущую требовательность юноши и явную нехватку благодарности и должного пиетета с его стороны. Аллан, при всех своих недостатках[96], не в состоянии, однако, претендовать на роль злого гения Эдгара По. С ролью рокового фактора в жизни поэта гораздо успешнее мог бы справиться алкоголизм, туберкулез, экономический и социальный контекст эпохи, связанный с ростом благосостояния и политического влияния верхушки буржуазии и вытеснением третьего сословия на самый край жизненного пространства. Аллан был лишь типичным представителем своего времени – прагматичным, консервативным, осмотрительным в делах. Он никогда не видел в Эдгаре своего наследника, а после смерти Фанни и вовсе охладел к приемышу, хотя продолжал снабжать его скудными и нерегулярными суммами на учебу и содержание. Но юный писатель хотел от него большего, и не только в финансовом отношении. Он жаждал любви (не довольствуясь нежной привязанностью со стороны Фанни и ее бездетной сестры Энн, тоже обожавшей мальчика), отеческой гордости, поддержки и неизменного принятия во всем (будь то творчество, первая влюбленность, выбор жизненного пути, сумасбродное решение записаться в армию) – в общем, всего того, чего он лишился, когда Дэвид бросил семью[97]. Этого Аллан, конечно, не мог дать Эдгару (и вряд ли смог бы Дэвид, о котором современники отзывались как о мрачном, неуравновешенном человеке с буйным нравом).