Алчность - Эльфрида Елинек

Итак, здесь, на холодной лестнице, подперла голову руками и ревёт одна бывшая зарубежная корреспондентка и переводчица и по совместительству пианистка из некогда большого, дикого, злого города. Она знает, на скольких языках можно умолять и какими звуками, многие из них она знает, но ей следовало бы также знать, что звуки не помогут, если их не хотят слышать и чувствовать или если нет для них приёмника — даже в зубной пломбе с детекторными способностями. Эта женщина никак не может быть понята. Так уж оно есть. Всё тщетно. Вопрос, который мы за это время уже почти забыли, хотя он ставился часто, гласит: почему дверь квартиры внезапно закрылась, заперлась изнутри, именно там, где теперь торчит ключ? И почему не отпирает резервный ключ? Потому что его не всунули? Нет. Потому что он лежит снаружи под ковриком, куда мы не можем выйти. Кроме того, он и не смог бы отпереть, пока с другой стороны торчит его коллега. А нельзя ли сказать это проще? Я не могу. И почему женщина всё ещё ждёт и заставляет своё тело ждать вместе с ней? Для кого она это делает? Освободим тело от его ограничений и посмотрим правде в глаза: я ведь понимаю, что влюблённый мужчина не может пойти домой, где его жена, с девушкой, — я ведь прочла достаточно романов об этом и о других безрадостных вещах. Пожалуйста, можешь прийти ко мне в гости и принести мне что-нибудь красивое, сказала я ему, почти нагло, да? — после того как он на сельской дороге изучал мои документы так, будто взял в руки текст закона и лично занёс людям по пути, чтобы швырнуть его им в лицо. Всё это было монументально, как в камне высечено. Мысли его долго ворочались под мотоциклетным шлемом. По мне, так он должен был взять в одну руку палку, а в другую — мою задницу, потому что я действительно безобразно вела себя на дороге, это правда (я не приняла во внимание преимущество окружной дороги, но там же никто не проезжал, ни с какой стороны, а на того, кто подъехал, я и не взглянула). Жандарм помедлил, фиксируя меня глазами, будто они у него были верёвками, — о да, так начинается отношение, хоть бы и к собственному телу, которого прежде у тебя не было. И потом он взял меня за локоть. В разговоре, забывшись, он охватил одной рукой моё предплечье. А я уже ждала другую руку — ну, когда же, когда? Итак, сказала я, то, что ты мне должен принести, когда придёшь ко мне в гости, это главным образом ты сам. Да, оставайся всегда самим собой. Ты мне нравишься таким, как есть. Ты мужчина моей мечты. Высокий, сильный, белокурый, голубоглазый, похожий на викинга, только чуть ниже. Ты оказываешь на меня сильное эротическое воздействие. Для меня ты, кроме того, скала посреди прибоя, по которой я всегда тосковала, именно так оно и есть, и пусть всегда так и будет. Как хорошо, что я сперва подцепила тебя на дороге, а потом получила своё наказание, уже твёрдо с тобой условившись, не сходя с места, где я стояла, опустив глаза, которые находились прямо под моей модной короткой стрижкой, итак, уже условившись случайно (для других посетителей) встретить тебя в одном садовом кафе в районном городе и тем самым окончательно обрести, по мне так навсегда. Так, дайте дух перевести, теперь я хочу назначить мою цену за кубометр. Чтобы рассчитать, что тон буду задавать я, ведь я, как-никак, повидала почти весь мир и большую часть из него понимала. Но я не рассчитывала, что ты вообще не уделишь внимания моим тонам. Ты принёс рулетку — для чего? Пора уже разметить оставшееся пространство, это свободное пространство, которое мне необходимо, прежде чем твой зад впервые сможет соприкоснуться с моим дубовым стволом (кровать изготовлена как раз из него, без малейшего добавления железа, самым здоровым образом, и новенькая, с иголочки, только без гвоздей). Почему ты не следуешь за мной? Должны последовать другие разы, пока мне не станет лучше. Последняя искра разума у меня ещё осталась, теперь она воспламенила мой гнев, возник тлеющий огонь, который стремительно пожрал мои воззрения и мнения. Я знаю, я знаю, мне следовало бы идти в ногу со всеми этими девушками-цветочками урожая нынешнего года, которые только-только выросли из своих горшков. Но ты ведь уже дедушка. День святого Валентина в этом году уже прошёл, а ты так и не принёс мне цветы. Говорят, опыт ничем не заменишь? Мой-то можно. Любой женский опыт в пять минут без усилий меняют на юность. Притом что сам ты уже давно не юноша. С другой стороны: если я чего-то хочу, то целый исследовательский институт мира не вытащит меня из войны с самой собой, которую я тут же начну. Сражаться я могу, чёрт возьми, поговорите со мной, тогда увидите. Я не должна была любить его, этого человека, но я его люблю. Так бежит время. Это кровавая правда. Ни письма, ни открытки, ни звонка, ни развода, ни решения, ни обручения — просто ничего без него не уходит, одно лишь голое ухмыляющееся Ничто смерти, и оно не уходит, смерть придвигается всё ближе, вместо того чтоб сохранять дистанцию. Но у меня ещё много времени, возможно самого лучшего. В моём возрасте безопасное расстояние до смерти статистически составляет тридцать восемь лет, может чуть меньше. Я умоляю его о возможности написать ему, но его жена ещё никогда не видела письма, которое бы ему кто-нибудь написал, за исключением банка. Жена из подозрения, что снова просрочен очередной взнос, немедленно вскрыла бы конверт и выпотрошила его. И если я буду его донимать, то он вообще уйдёт, однажды он действительно ушёл, то есть он знал, как вести игру. Отрезвление ко мне придёт и останется. А перед тем я хочу сама пару раз прийти и снова уйти, чтобы обустроить себя уютно. Вот теперь хорошо. Кто же я теперь.

Если уж я люблю его, то делаю это на совесть, но вот что слишком, то слишком, даже для меня. Он просто перестал приходить, после того как я его попросила когда-нибудь потом на мне всё-таки жениться. Паника доводит меня до истощения. Через три недели он снова приходит, я пытаюсь от нужды дать ему урок английского или французского (!), что ему, может быть, пригодится в будущем, если его о чём-нибудь спросит иностранная водительница. Но ему хотелось лишь приятно отдохнуть, без мыслей, подвигаясь лишь на самые необходимые движения, например к ширинке, которую он и во сне отыщет, как молодой пёс, хотя зачем псу брюки. Я думаю, то была смесь сонливости и настороженности, что так привлекала меня к нему, как будто невинный, беспристрастный сочинитель заставлял себя снова и снова писать мне свинские письма. Он просто не делал у меня ничего, выходящего за пределы телесного, этот мужчина, никакого ремонта, хотя в моём доме непрерывно что-то ломалось от приложения телесных сил и нуждалось в починке. Но потом, когда было уже почти поздно, как я ему потом признавалась, он снова начинал меня слушать так, как будто я была у него одна на всём свете, и всегда при этом брал меня за предплечье, или за плечо, или за бедро и смотрел на меня, и меня снова сносило. Пока не начинался отлив, потому что я никогда ни о чём не спрашивала и никогда ничего не ставила под вопрос и снова давала ему денег. Кто задаёт глупые вопросы, тому почтмейстер любви шлёт ответ: адресат выбыл. Меня бросало то в жар, то в холод, когда он прикасался ко мне определённым образом, который я описала бы, не будь это так неописуемо. Моё описание на другой же день покосилось бы, как стоптанные каблуки, потому что назавтра он сделал бы что-то совсем другое, чего бы я не ожидала и что оказалось бы ещё лучше. Он иногда бывает нежным и внимательным, чего мне приходится ждать неделями, так что я из-за этого становлюсь слишком нервной и вынуждена принимать успокоительные средства. Но когда он берёт меня за предплечье, он может тут же претендовать на социальное пособие, неважно у кого, ну, я, по крайней мере, дала бы ему сразу же. Зато в другой раз мой герой, если ему вздумается, таскает меня по всей комнате за волосы, хотя они у меня осветлены и оттого не самые прочные, хотя моё бедное предплечье всё ещё тоскует по тому, чтобы его нежно охватили. С этого мы всегда начинаем. Мы уезжаем. Этот человек однажды разорвал мне брюки, хотя я была настроена на нежность и ласку, и очень грубо действовал у меня там, внизу. Я подстраиваюсь под него, но и мне иногда хочется, чтобы считались с моим человеческим достоинством. Я тогда начинаю тосковать по тому нарушению правил, после которого он взял меня за предплечье. Мне больше нравится по-другому, но я не осмеливаюсь сказать ему, иначе он ещё захочет к этому обильного гарнира. Всё это происходит, когда человек, как я, доверчив в любви, как все люди. Надо перед тем хорошенько умаститься, иначе сгоришь под этим солнцем. Иногда он, как дрянной ребёнок, всё так и разворотит в моём женском организме, где все мои органы получили своё пожизненное место, как я надеюсь, но заранее этого нельзя сказать. Свободно подвешенные, тихо раскрывающиеся и перевитые друг с другом — пожалуйста, позвольте вам представить мои органы, они на всё уполномочены, хоть отнять у вас права на управление транспортным средством, хоть выписать мандат, но когда он здесь, всё меняется — при нём они становятся навытяжку, органы, ещё не зная, что от них потребуется, но готовые на всё. Я, может, ещё не на всё, если кому интересно. Они стоят навытяжку, как вызванный к доске ребёнок раньше в школе, когда учитель ещё имел авторитет. В струнку, как восклицательный знак. Они уже раскрылись, едва он их коснулся, только он один, мои срамные губы, хотя я собиралась их уже закрыть за собой, но перед миром, эти маленькие створчатые двери с их особой чувственностью. Только с этим человеком они способны что-то чувствовать. Я их не понимаю. Я не понимаю почему. Я не понимаю и себя. И всё-таки: моё тело теперь хотя бы говорит со мной, счастье, что ещё не поздно, счастье, что вы смолкаете при чтении. Велите же, пожалуйста, замолчать и вашему радио, и другим звуковым приборам, уфф, они очень измучены, им это тоже было бы кстати. Как несвоевременно со стороны мужчины было бы сейчас уйти, когда он только что пришёл, он же ещё не поглядел на меня как следует. Помимо моей пещеры, он не так много у меня видел, этот вечный турист-спелеолог. И пораскинь он умом, он бы, может, сказал мне совсем не то, что на самом деле сказал, а другое. Что-то со сливом ванны, с краном горячей воды на кухне, с бойлером, что-то с ними со всеми, но и со мной что-то, что надо либо упустить, либо впустить. Я тоскую. Он наверняка бы мог всё это починить, ведь он мастер на все руки. Но он не делает этого. Вначале я должна переписать на него весь дом, тогда посмотрим. Это он многовато хочет, вы не находите, но ведь у меня же нет детей и никогда уже не будет. Я одна.