Хельсрич - Аарон Дембски-Боуден

Приам.

Гнев утихал. Реальность заявляла о себе с холодной ясностью. Приам лежал на палубе, повернув голову набок. Лицо заливала кровь. Гримальд подошел к нему, там, в темноте, преклоняя колени.

— Неро, — негромко сказал он.

— Реклюзиарх, — отозвался молодой рыцарь.

— Я нашел Приама. На пути к корме, четвертая палуба, третий основной коридор.

— Уже в пути. Состояние?

Целеуказатели визора Гримальда сфокусировались на неподвижном теле брата, а затем на странном оружии, которое сжимал один из убитых им орков.

— Его ранили чем-то вроде силового разрядника. Броня дезактивирована, но он дышит. Оба сердца бьются.

Последний аспект был самым важным в состоянии поверженного рыцаря. Если резервное сердце начало биться, значит, рана была серьезной.

— Три минуты, реклюзиарх. — Вместе со словами донесся грохот огня из болтера.

— Кадор, какое сопротивление?

— Ничего стоящего.

— Одиночки, — пояснил Неровар. — Три минуты, реклюзиарх. Не больше.

Они уложились в две. Когда Неровар и Кадор примчались на место, от них шел химический запах боевых стимуляторов, содержавшихся в крови, и острая вонь нагревшихся от выстрелов болтеров.

Апотекарий опустился рядом с Приамом, осматривая раненого брата при помощи медицинского ауспик-биосканера, который был встроен в предплечье с нартециумом.

Гримальд посмотрел на Кадора. Самый старый член отряда перезаряжал болт-пистолет и переговаривался по воксу.

— Говори, — сказал капеллан. — Я хотел бы услышать твои мысли.

— Ничего, сэр.

Гримальд вдруг понял, что сузил глаза и стиснул зубы. Он почти повторил слова как приказ. Но его остановила не вежливость, а дисциплина. Он был не простым рыцарем, чтобы давать волю страстям. Как капеллан, он придерживался гораздо более строгих норм. Сделав над собой усилие, он холодно произнес:

— Поговорим об этом позднее. Я не слеп и вижу твою напряженность.

— Как скажете, реклюзиарх, — отозвался Кадор.

Приам открыл глаза и сделал две вещи одновременно: дотянулся до своего меча, все еще прикованного цепью к запястью, и процедил, едва открывая рот:

— Вот сволочи. Они попали в меня.

— Какой-то вид нервно-паралитического оружия. — Неровар все еще сканировал брата. — Атаковало твою нервную систему через интерфейс передачи брони.

— Отойдите от меня, — сказал рыцарь, поднимаясь на ноги. Неровар протянул ему руку, но Приам оттолкнул ее. — Я сказал, отойдите!

Гримальд вручил рыцарю его шлем.

— Если закончил с разведкой в одиночку, возможно, ты теперь останешься с Неро и Кадором.

Пауза, последовавшая за словами капеллана, была заполнена горечью Приама.

— Как пожелаете, мой повелитель.

* * *

Когда мы выбираемся из разбившегося корабля, бледное солнце только начинает вставать, пронизывая тусклыми лучами запятнанный облаками небосвод.

Остальные мои силы, сотня рыцарей Крестового Похода Хельсрич, собрались в пустоши вокруг металлических останков корабля.

Три «Лендрейдера», шесть «Рино», воздух вокруг них дрожит от работы двигателей на холостом ходу. На какой-то миг мне кажется, что эта жалкая охота насмешила даже наши танки.

На моем визоре прокручиваются доклады командиров отделений об успешной охоте. Простая ночная работа, не более, но смертные за городскими стенами получили первую кровь, которой они так сильно желали.

— Ты не радуешься, — сказал Артарион по вокс-связи мне, и только мне.

— Слишком мало очищено от грязи, слишком мало очищено от грехов.

— Долг не всегда славен и блистателен, — сказал он, и я подумал, не имеет ли он в виду нашу ссылку на эту планету.

— Я полагаю, вы намекаете, что мне это пойдет на пользу?

— Возможно. — Он карабкается на наш «Лендрейдер», все еще разговаривая со мной. — Брат, унаследовав мантию Мордреда, ты изменился.

— Глупости.

— Нет. Выслушай меня. Мы разговаривали: Кадор, Неро, Бастилан, Приам и я. И мы слушали, что говорят другие. Мы все должны свыкнуться с этими изменениями, и мы все должны выполнять свой долг. Твоя тьма распространяется на весь Крестовый Поход. Сотня воинов, и все страшатся, что огонь в твоем сердце исчез, оставив лишь тлеющие угли.

На мгновение его слова озвучили правду. Моя кровь холодна. Сердце слишком ровно бьется в груди.

— Реклюзиарх, — сквозь потрескивания пробился голос по воксу. Я не сразу узнал его — слова Артариона занимали все мои мысли.

— Гримальд. Говори.

— Реклюзиарх. О Трон Бога-Императора… Это в самом деле началось. — В голосе полковника Саррена звучит благоговение и почти страстное нетерпение.

— Уточни, — велю я ему.

— Флот Армагеддона отступает. Флот Астартес следует за ним. — Голос полковника пропадает в шуме помех, но затем возвращается. — Обрушились на систему орбитальной обороны. Уже пробиваются через нее. Началось.

— Мы немедленно возвращаемся в город. Были какие-нибудь сообщения от «Вечного крестоносца»?

— Да. Планетарная вокс-сеть пытается справиться с нагрузкой. Мне переслать сообщение вам?

— Немедленно, полковник.

Я забираюсь внутрь и захлопываю за собой боковой люк «Лендрейдера». Внутри танка все залито приглушенным светом аварийных лампочек. Я оставался с моим отделением, схватившись за поручни над головой, когда машина тронулась с места.

Наконец, соединив несколько вокс-каналов, я услышал слова верховного маршала Хельбрехта, брата, плечом к плечу с которым сражался столь долго. Его голос, даже в записи низкого качества, передавал ощущение его присутствия.

— Хельсрич, это «Крестоносец». Мы отступаем от планеты. Война на орбите проиграна. Повторяю: орбитальная война проиграна. Гримальд… когда ты услышишь эти слова, будь готов. Ты наследник Мордреда, и я верю в тебя. Грядет ад, брат. Враг могуч, его флот не имеет числа. Но вера и ярость помогут тебе исполнить свой долг.

Я мысленно выругался, не желая выказывать злость. И безмолвно поклялся, что никогда не прощу маршалу этого изгнания… Будь я проклят, если умру напрасно.

За словами Хельбрехта я слышу какофонию ужасающего обстрела. Глухие взрывы, ужасная громоподобная дрожь, — щиты «Вечного крестоносца» были пробиты, когда отправлялось это сообщение. Я не мог припомнить ни одного врага за всю историю, который бы сумел причинить такой урон нашему флагману.

— Гримальд, — важно, с ледяной холодностью произносит Хельбрехт мое имя, и его последние слова обидно ранят меня: — Умри достойно.