Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина - Валерий Поволяев

В своих дневниках Шебаршин рассказал, как закончилась жизнь блистательного пакистанца Зульфикара Али Бхутто, который был не только министром и премьером, но и некоторое время президентом страны, председателем правящей партии. Его звали уже «председатель Бхутто» — почетное имя, почетное обращение…

В апреле семьдесят девятого года Бхутто не стало.

Произошло это на рассвете, к нему в тюрьму пришли полицейские, начальник тюрьмы, какие-то чиновники — полтора десятка человек. Бхутто был заточен своими противниками в одну из самых секретных и страшных тюрем Равалпинди.

«На голом бетонном полу, под невыносимо режущим светом электрической лампы лежит человек, ни единым движением не отзывающийся ни на топот, на скрежет замка, ни на оклик. Дряхлый, изможденный, с остатками седых волос, прикрытый невозможно продранными и измызганными лохмотьями старик разбужен пинком в бок. Тюремный врач отыскивает высохшую, обтянутую пергаментной нечистой кожей, покрытую ссадинами и язвами руку и, торопясь, делает инъекцию. Старик вздрагивает, блеснувшие было глаза гаснут. Он чувствует еще, как кто-то приподнимает его тело с пола, чувствует, что его куда-то волокут, пытается идти сам и повисает на жестких руках полицейских…».

Через несколько минут его подтащили к виселице, на шею накинули веревочную петлю, и председателя Бхутто не стало.

Работать в Пакистане было непросто. Прежде всего, конечно, из-за изматывающего климата, жары, от которой человек очень быстро превращается в обычную мокрую тряпку — надо было видеть того же Косыгина в этих условиях.

В такую жару, естественно, развиваются всякие микробы, к людям прилипают болезни, с которыми бороться трудно, разве только на английский манер — стаканом виски, но на виски не всегда хватало денег… А если честно, очень часто не хватало. Кстати, хороший напиток виски — единственный крепкий алкоголь, который не вызывает у человека такую страшную болезнь, как цирроз печени.

Далее. У пакистанцев была хорошая контрразведка, и хотя основные силы ее были направлены на работу против подданных соседки Индии, контрразведка, как свидетельствует Шебаршин, держала под прочным колпаком и советских граждан. Это означало, что «нельзя пользоваться телефонами, установленными у советских граждан, нельзя попадаться вместе с интересующим тебя лицом на глазах посторонним, нельзя встречаться с ним у себя на квартире, нельзя выходить на встречу без проверки: нет ли наружного наблюдения», и так далее. Агенты контрразведки находились повсюду.

Прежде всего это была прислуга, которая имелась практически в каждом доме, и иногда очень доброжелательная матрона с половой щеткой в руках или весело щебечущий мужичок-привратник, совершенно безобидный, могли оказаться очень опасными агентами…

Наружное наблюдение за нашими людьми осуществлялось не только из кабин автомобилей, но и со стационарных постов.

Агентом, сидящим на стационарном посту, также мог быть любой совершенно неприметный пакистанец: и чистильщик обуви, и торговец сухими фруктами, и владелец газетного или табачного киоска. А еще была такая категория постоянных осведомителей пакистанской контрразведки, как ночные сторожа.

Ночных сторожей здесь имел каждый пакистанский дом, даже дряхлый, разваливающийся. Можно только предположить, сколько агентов имела пакистанская контрразведка в таком крупном городе, как Карачи.

Но главным противником (сокращенно ГП, это сокращение проходило во всех служебных бумагах) являлись все-таки американцы — и те, что работали в посольстве Штатов, военной миссии и резидентуре ЦРУ, и те, что приезжали в Карачи по разным делам — торговым, журналистским, научным, туристическим и так далее: интересного человека, способного рассказать что-нибудь новое, можно было найти в любой среде.

А наши разведчики искали их и находили.

Часто приходилось им встречаться и с коллегами из ЦРУ — друг друга знали хорошо, собирали всякие сведения, вплоть до мелочей, касающихся, допустим, детства, и прощупывали, прощупывали, прощупывали…Это была занятная игра, которую вообще-то трудно назвать занятной. Шебаршин отмечал не раз, что американцы работали грубее, напористее, наглее наших. Наши же работали тоньше, подготовленнее, убедительнее, если хотите. И результаты давали более высокие. Хотя точных сравнений быть, конечно же, не могло — только приблизительные. Методики вербовки были одинаковые, едва ли не одними и теми же словами обозначенные в служебных инструкциях, но американцы на практике упрощали их — старалась избрать путь покороче и поскорее доложить об этом начальству.

Выбирали «подопечного» — сотрудника посольства или резидентуры, при встрече рисовали ему безрадостность экономической ситуации в Советском Союзе, предупреждали, что ситуация эта обязательно ухудшится, и предлагали деньги в обмен на информацию. Схема проста, как круговорот воды в природе.

При «исполнении» этой схемы случалось, что иной чересчур нахальный американец получал по физиономии. А однажды сотрудник ЦРУ, во время дружеской беседы в баре с нашим разведчиком сделавший такое предложение, получил не только по физиономии — наш товарищ, недолго думая, запустил в него еще и пивной кружкой.

В общем, всякое бывало. И не только в Пакистане.

Во время короткой войны Пакистана с Индией в шестьдесят пятом году — все войны между этими двумя странами были очень короткими — семейство Шебаршиных переехало в Равалпинди, где на окраине города, на Лахорской дороге, сняло небольшой дом. Место было зеленым, рядом располагался парк Айюба, воздух был такой чистый, что им можно было наполнять консервные банки и торговать где-нибудь посреди задымленного, загазованного Карачи. Арендованный дом стоял последним в ряду городских домов, дальше начиналась заросшая полынью равнина, которую, будто огромные страдальческие морщины, изрезали овраги, к равнине с другой стороны примыкали горы, ступенями поднимавшиеся вверх. Ночью почти к самому порогу подходили голодные шакалы и начинали громко и очень тоскливо выть: они даже не выли, а рыдали, «смеялись жуткими, непривычными русскому слугу голосами».

Участок, примыкавший к дому, был просторный, в углу его был возведен большой домик, больше похожий на сарай, в котором с бездетной женой обитал сторож Кала-хан. Обязанности свои Кала-хан считал исчерпанными с заходом солнца, и вместо того, чтобы сторожить имущество, добрейший и милейший человек этот засыпал сном праведника…

Вой шакалов не мог разбудить его, а вот Нина Васильевна с двумя маленькими детишками, если мужа не было дома, просыпалась обязательно и не могла уже заснуть до самого утра.

Зимой Кала-хан приносил смолистые, мелко наколотые дрова и затапливал шумную, способную голосить на разные лады печку. Одними мелко нарубленными дровами протопить ее было невозможно, поэтому приходилось добывать что-нибудь посерьезнее.

Семья Шебаршиных была первой в советском посольстве, которая переехала в Равалпинди. За ней начали переезжать и другие семьи.

Как ни странно, но Шебаршин не ведал, что в теплом Пакистане могут быть морозы, — вскоре после декабрьского переезда семьи в Равалпинди температура ночью упала до минус четырех. Небольшой городок Равалпинди замер, буквально съежился, тишина над домами установилась вселенская, над городскими улицами повис кизячный дым — жители усиленно топили печи. В домах побогаче печи топили деревянными поленьями, и в воздухе витал дым — смолистый, приятный.