Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина - Валерий Поволяев

Но хуже всего были натянутые отношения с Индией. Молодой министр Бхутто считал, что только Советский Союз сумеет помочь Пакистану наладить нормальные отношения с Индией, много говорил на эту тему, давал интервью, выступал на митингах… В общем, позиция его была ясна, и он ее не менял.

Тот визит в Ларкану — практически частный — дал многое: вскоре между СССР и Пакистаном было заключено соглашение о проведении совместной разведки нефти и газа в Пакистане.

«Поездка в Ларкану была одним из самых ярких эпизодов моей командировки, — написал потом Шебаршин. — Эта поездка дала мне возможность увидеть незнакомую мне страну такой, какой она была — с приветливым нищим народом, с отелями, в которых нет электричества, с бесспорной неординарностью ее тогдашних лидеров, с тонким изяществом зимнего восточного пейзажа: красное солнце, уходящее за пыльный горизонт, завораживающая текучесть воды в канале, затейливый силуэт безлистной акации, прозрачность высокого неба с утиной охотой и охотой на куропаток, с разноголосьем базара, гортанные крики, вкрадчивый шепот, голос толпы и звон молоточков в медном ряду, с городами, на улицах которых не мелькнет женское лицо…».

И еще одна деталь, на мой взгляд, очень любопытная. «Я подружился с имамом одной из крупных мечетей в Карачи и был у него желанным гостем (напомню, что язык урду Шебаршин знал в совершенстве, так же как и английский). Усевшись на циновки в уголке мечети, мы пили чай и разговаривали о жизни. Коммунизм в моем изложении и ислам в толковании имама удивительным образом были похожими…».

Действительно, любопытное признание.

В Карачи в семье Шебаршиных родился сын Алеша. Нина Васильевна старалась с ним уезжать на лето в Москву, иначе от лютой пакистанской жары не было спасения… В посольстве имелась всего одна машина с кондиционером, — одна-единственная, на ней ездил, естественно, посол. А Шебаршин был тогда всего-навсего третьим секретарем.

Четыре года пребывания в Пакистане пронеслись как один миг, и Шебаршины вернулись в Москву. Вот тут-то, в родной столице, Леонида Владимировича и ожидал не то чтобы сюрприз, нет, это будет неверно, — ожидал поворот судьбы. Шебаршину предложили перейти на работу в КГБ, в управление внешней разведки.

Шебаршин колебаться не стал — дал согласие на переход.

Но для начала надо было пройти курс учебы. Шебаршина зачислили в «Сто первую школу», которая впоследствии сделалась институтом (ныне это Академия Службы внешней разведки).

Поселили студентов (в комнате с Шебаршиным жил даже кандидат наук) в деревянном старом доме с уютно потрескивающими стенами и той самой милой домашней обстановкой, которая бывает присуща только деревянным домам.

Учеба была интересна, даже весьма интересна, рассказывать о ней, думаю, особо нельзя — там наверняка есть какие-то секреты, которые до сих пор могут проходить по разряду государственных тайн (а может быть, и нет — не знаю), но благодаря которым разведчик становится разведчиком.

В комнате вместе с Шебаршиным жили пять человек. Домой отпускали только по субботам, в понедельник утром надо было как штык, без всяких опозданий явиться на занятия. Школу ту, «Сто первую», Шебаршин окончил успешно, получил чин лейтенанта и через два года вместе с семьей (кроме Алеши у Шебаршиных за это время появилась дочь Танечка, семейство пополнилось) вновь отправился в Пакистан, в Карачи.

Сколько Шебаршин ни рассказывал о Пакистане, о Карачи, многие воспоминания свои обязательно начинал с того, как встретился с советником посольства Стукалиным Виктором Федоровичем.

Стукалин возглавлял тогда внутриполитическую группу посольства, раньше был на партийной работе, затем окончил Высшую дипломатическую школу — обязательную в таких случаях для тех, кто переходит работать в аппарат МИДа. Шебаршин тоже был новичком, так что новичку с новичком было легко найти общий язык.

Тем более Стукалин был благожелателен, старался во всем разбираться сам и помогать Шебаршину, и очень скоро Леонид Владимирович сблизился с ним.

Разница в возрасте составляла десять лет — Стукалин был старше, но, как всегда бывает между двумя людьми, между которыми сложились дружеские отношения, разница не замечалась.

Ныне Виктор Федорович находится уже на пенсии, живет в тихом Староконюшенном переулке, рядом со старым Арбатом, ставшим пешеходным, — а когда-то здесь бегали машины и деловито гудели своими моторами троллейбусы, — мы сидим у Стукалина дома и беседуем о стране, в которой он когда-то работал вместе с Шебаршиным.

За окном — осень, любимое время года Шебаршина: яркие краски, темные стволы деревьев, горящий сильным желтым светом крупный лист, прилипший с той стороны к стеклу. Как бы порадовался этой осени Шебаршин, но его нет, и от осознания этого все краски, все до единой, даже темные, кажется, приобретают другой цвет, здорово тускнеют.

В Пакистане такой осени нет, там вообще нет осени — царит вечное лето, и многие местные жители о наступлении осени и зимы узнают лишь по прибытию с севера перелетных птиц — уток и гусей.

Стукалин считает, что в его группе Шебаршин во многом стоял выше других сотрудников, что доказал много раз своей результативной работой. Четкий, очень собранный, дисциплинированный, умеющий внимательно слушать собеседника — он вообще был внимательным человеком, никогда не перебивал говорившего, слушал его, склонив голову набок (была у него такая привычка), прекрасно владел английским и урду, знал фарси и французский… Причем английский знал так хорошо, что составлял документы в пакистанский МИД, редактировал и перепечатывал их на машинке. Это обычно поручалось специалистам очень высокого класса.

Народ в посольстве работал разный, некоторые не то что английского языка — даже русского не знали, чтобы общаться со своими коллегами. Стукалин помнит, что были у него два сотрудника, Телебалиев и Набиев, — фамилии их, как видите, не выветрились из головы до сих пор, такие были приметные ребята, — они закончили разные курсы, институты, академии, но по-русски говорили так, что их русский можно было принять за язык какого-нибудь племени мумбу-юмбу, а уж об урду или английском речь вообще не велась. Проходили эти ребята у посольских работников под одной фамилией: Теленабиев, и оба на эту сдвоенную фамилию отзывались — и смех, и грех, в общем.

Такова была тогда наша национальная политика: всем сестрам по серьгам, никого не обходить, не обижать, Шебаршин над такой политикой посмеивался, но говорить ничего не говорил — нельзя было. Стукалин тоже все хорошо понимал и также ничего не говорил.

Послом в Карачи в ту пору был уже Нестеренко Алексей Ефремович — кадровый дипломат, довольно суховатый, осторожный, умный — посол, кажется, тоже видел все и понимал, кажется, все.

Он, кстати, помог Шебаршину и с машиной. Передвигаться по Карачи, где температура на солнце порою зашкаливала за пятьдесят, без машины было просто невозможно. Да и сделать, имея машину, можно было раз в пять больше — ведь новому сотруднику резидентуры в Карачи и знакомства надо было заводить, и бывать в общественных местах, и участвовать в различных совещаниях, проводимых не только русскими, но и пакистанцами, и встречаться со старыми знакомыми — в общем, хлопот было много, полон рот…