Смерть под маской - Сьюзен Хилл

— Дело не в потраченных деньгах и поднятой шумихе — брак нечто куда более серьезное и долговечное. Вспомни только несчастную старую графиню… подумай о злосчастной Клариссе Виго. Мы с тобой очень счастливы. И никогда не должны забывать этого.

Уж я-то не забуду. Никогда. Ни за что. Счастье мое было безмерно, и душу грело чувство, что Тео наверняка бы это одобрил. Я чувствовал, как он благословляет нас, ощущал его милостивое незримое присутствие рядом, пока мы занимались приготовлениями.

Лишь однажды я усомнился — когда Анна решительно заявила, что если работа не позволит нам провести медовый месяц в Кении, как мы хотели, то следует устроить себе долгие выходные где-нибудь подальше, например в Венеции.

— Я однажды была там, лет в четырнадцать, — сообщила она. — Это настоящее волшебство, только я была слишком маленькой, чтобы понять это… Венеция необъятна.

— Что ж, в таком случае лучше приберечь ее для более долгого пребывания, — сказал я, — и отправиться на юг Франции.

— Нет. Там еще не так тепло. В Венецию. Ты же мне не откажешь?

Я отбросил дурные предчувствия и заказал билеты. Предрассудкам и страшным историям не удалось омрачить первые дни нашей супружеской жизни, и, честно говоря, я с большим воодушевлением предвкушал новую встречу с этим городом. Венеция прекрасна. Венеция волшебна. Подобного Венеции нет нигде — ни в мире реальном, ни в мирах, созданных воображением. Помню, когда молодым человеком, урвавшим несколько месяцев на путешествия, я впервые попал туда, то сразу, едва покинув железнодорожный вокзал, увидел захватывающее дух зрелище: улицы, стоящие на воде. Первая прогулка на вапоретто[15]по Большому каналу; впервые увиденный Сан-Джорджо Маджоре,[16]встающий из туманной дымки; голуби, призрачным облаком витающие над собором на площади Сан-Марко, и эти башенки со шпилями, золотом сияющие на солнце. Прогулки по площадям, где слышны лишь шаги по камню — и никаких машин; часы, проведенные за столиками кафе в тихом квартале-острове Ла-Джудекка; крики торговцев рыбой рано поутру; изящный изгиб моста Риалто; лица местных жителей, старых и молодых, мужчин и женщин, с их незабвенными древними чертами венецианцев — внушительными носами, надменностью, медью волос.

В те дни накануне свадьбы чем больше я думал об этом городе, тем чаще бился мой пульс от предвкушения увидеть его вновь, и на сей раз — с Анной. Венеция вторгалась в мои сны и оставалась со мной, когда я пробуждался. Я поймал себя на том, что ищу книги о ней: романы Генри Джеймса, Эдит Уортон и других, где живо и точно схвачены настроения. Раз-другой я вспоминал про картину Тео и ее необычную историю, только теперь увлеченно ломал голову над тем, где берет начало эта сказка. «Когда вернемся, — совершенно серьезно думал я, — надо будет заглянуть в Хоудон, проведать семью графини. Может, даже на несколько дней выберемся в Йоркшир. Есть свое очарование в подлинных местах действия всяких историй».

Мы с Анной поженились две недели спустя в теплый и сияющий солнечным светом день — доброе знамение счастья. Устроили праздничный обед в кругу наших семей и парочки друзей (как я жалел, что с нами не было Тео!), а ближе к вечеру уже катили навстречу медовому месяцу в Венеции.

Чтобы хоть чем-то занять себя, сидя здесь в ожидании, пишу о том, что, как я начинаю опасаться, должно стать концом этой истории. Рука едва держит перо — так сильны во мне скорбь и боль, замешательство и страх. Пишу, дабы хоть как-то отвлечься в эти долгие и ужасные часы, когда потеряна всяческая надежда, и все же я продолжаю верить в чудо, ведь иначе не останется уже ничего.

Сижу в номере нашей гостиницы. Балконные двери широко распахнуты на этот тихий уголок города. Сквозь тьму из дома напротив гостиницы доносится голос мужчины, поющего арии Пуччини и Моцарта. Вдруг дико заорали кошки. Пишу и не понимаю зачем, но ведь говорят, что страх, как и ночной кошмар, отступает, если его изложить на бумаге. Это занятие должно успокаивать меня, пока я жду. Бросив писать, начинаю метаться по номеру и только потом возвращаюсь к столику перед окном. Телефон справа, прямо под рукой. В любой момент, теперь в любой момент он может зазвонить и принести вести, которые я отчаянно жажду услышать.

Как рассказать о том, что случилось, если мне самому почти ничего не известно? Как объяснить то, чему нет объяснения? Если я на что и способен, так это донести терзающую меня боль.

Однако я должен, обязан. Не могу позволить, чтобы эта история осталась неоконченной, — или сойду с ума. Ведь теперь это моя история, моя и Анны; так или иначе, мы стали частью этого жуткого кошмара.

Мы еще и суток не пробыли в городе, когда Анна разузнала, что состоится, как тут весьма частенько бывает, праздник в честь одного из сотен святых Венеции — с шествием, фейерверком, танцами на площади.

Я согласился туда пойти, но решительно возражал против участия, если празднество связано с переодеванием, с любыми традициями ношения масок. В историю Тео я не верил, и все же она (совокупно со странностями, пережитыми мною в Кембридже, и последующей смертью Тео) вызывала во мне настороженность — настороженность и подозрительность. Здравых объяснений этому не было, но я чувствовал, что нужно верить в удачу, а не заигрывать с невезением.

Первые час-другой праздника до краев полнились весельем и забавами. Уйма народу на улицах вливалась в шествие, в лавках торговали какой-то особой выпечкой, дух от которой витал в ночном воздухе. На каждом углу — барабанщики, танцоры, волынщики, с балконов свешивались флаги и гирлянды. Я пытаюсь вспомнить о своих ощущениях, чтобы вернуть ту легкость души, то ничем не омраченное счастье, которое испытывали мы с Анной, шагая по этому городу… совсем-совсем недавно.

Площадь Сан-Марко запрудил народ, музыка звучала со всех сторон. Вместе с шествием мы медленно прошлись по Рива-дельи-Скьявони и обратно, а когда возвращались, над водой вспыхнули огни салюта, высвечивая небо, древние здания и водную гладь то зеленым и голубым, то красным и золотым. В воздух взметались ракеты, дождем сыпались серебристые блестки конфетти. Зрелище было превосходное. И как же я радовался, что стал его частью!

Мы шли вдоль канала, минуя переулочки и площади, пока вновь не оказались среди высоких зданий возле моста.

Пристань была забита народом. Тут, похоже, собрались все участники шествия, нас то и дело теснили и толкали люди, пытавшиеся пробиться к кромке канала, где вереницей выстроились в ожидании гондолы, чтобы переправить людей на празднества на другом берегу. По-прежнему со всех сторон вспыхивал фейерверк, и всякий раз любующаяся чудом толпа восклицала в едином порыве. И тут я заметил, что многие одеты в карнавальные костюмы: среди нас сновали старинные венецианские персонажи — Старуха, Гадалка, Врач, Цирюльник, Мужчина с обезьянкой, Пульчинелла, Смерть с косой. Лица их скрывали низко надвинутые шляпы и маски, то тут, то там сверкал чей-то взгляд. Неожиданно меня охватила тревога. Я вовсе не собирался здесь оказаться. Сразу же потянуло уйти, возвратиться на нашу тихую площадь, посидеть за бокалом вина в этот упоительный вечер. Я повернулся к Анне.