Хельмут Ньютон. Автобиография - Хельмут Ньютон

Разумеется, я не сообщал об этом родителям. Я писал им письма, но не хотел их волновать. У них было достаточно проблем. В начале 1939 года они отправились из Германии в Южную Америку, но им пришлось оставить почти все имущество. Я не мог написать им, что у меня вообще нет денег.

Однажды, после дня, проведенного за наблюдением сингапурской гавани, я вернулся в пансион и обнаружил письмо. Отправительницей была мадам Жозетта Фабьен – женщина, входившая в состав Комиссии по общественному благополучию на борту «Графа Россо». Она приглашала меня на ланч.

Жозетта Фабьен была тридцатичетырехлетней миниатюрной женщиной с длинными ногтями, выкрашенными в темно-красный цвет, светлыми волосами, острым носом, широким чувственным ртом, голубыми глазами и белой полупрозрачной кожей. Из-за жары она всегда носила легкие облегающие платья и никогда не носила чулок.

У Жозетты был успешный бизнес – она печатала театральные программки и меню для отелей и ресторанов. Ее офис находился в гостинице Raffles. После нашего первого ланча она несколько раз брала меня на загородные пикники. Мне льстило, что я появляюсь в обществе с такой элегантной, изысканной женщиной, свободно говорившей по-английски, по-французски и по-малайски.

У меня возникло сильное сексуальное влечение к Жозетте Фабьен, Она же, казалось, испытывала ко мне лишь материнский интерес. В один прекрасный день я был приглашен на обед в Палм-Корт – большую столовую с бальным залом в здании гостиницы.

Зал был длинным и широким, с открытыми арками, выходившими на улицу. В нем стояли красивые пальмы и бог знает что еще. Под потолком вращались огромные вентиляторы, изящные маленькие светильники на столах были электрическими. В дальнем конце помещения находилась сцена с большим оркестром, игравшим танцевальную музыку. В полночь оркестр заводил мелодию под названием «Пожалуйста, музыку, маэстро», возвещавшую о завершении вечера.

Потом Жозетта пригласила меня в свой номер с просторными комнатами, обставленными массивной темной мебелью. Терраса выходила во внутренний двор гостиницы. По мере того как крепли наши отношения, я стал замечать, что мы все раньше уходим с ужина, пока прощальная мелодия не стала звучать в то время, когда я уже держал Жозетту в объятиях и целовал ее.

Потом она ускользала и начинала поддразнивать меня, чтобы не относиться к происходящему слишком серьезно. Я пытался соблазнить ее, но не знал, с чего начать. Когда поцелуи становились более страстными, все вдруг заканчивалось. Она говорила, что чувствует себя воровкой, которая крадет младенцев из колыбели, и что я мог бы быть ее сыном. Конечно, все это очень возбуждало меня. Прошло довольно много времени, прежде чем она решилась лечь со мной в постель. Однажды вечером она показала мне свою спальню с большой кроватью под белоснежным москитным пологом. Мы стали любовниками.

Я никогда не оставался на ночь в гостинице и возвращался в пансион на рикше, потому что идти пешком было слишком далеко. Большинство рикш, тянувших коляски, были курильщиками опиума. Пока не появлялся клиент, они сидели и попыхивали трубками. В то время в Сингапуре опиум был разрешенным наркотиком, но его употребление находилось под жестким контролем. Если вы испытывали пристрастие к опиуму, то должны были зарегистрироваться и после этого могли регулярно получать еженедельный рацион в правительственных опиумных лавках.

Рикши зачаровывали меня. Сначала я был потрясен, увидев людей, которых использовали в качестве транспортного средства. Местные жители привыкли к этому, а, как я уже говорил, колониальные власти обращались с китайцами и малайцами хуже, чем с рабами.

Рикши носили набедренные повязки и соломенные шляпы с широкими полями. Они ходили босиком, и я хорошо помню мягкий стук их подошв по мостовой, когда они бежали по притихшему городу. Видны были выпирающие ребра и слышно дыхание. Как правило, я был единственным пассажиром, но иногда в повозку набивалось до трех человек. Когда рикша бежал вверх по крутой улочке в жаркий день, его дыхание становилось все более медленным и тяжелым. Я стал регулярным поздним пассажиром, поскольку вечером три или четыре раза в неделю оказывался в постели Жозетты.

Когда мы с Жозеттой первый раз занимались любовью, она закрыла лицо руками. У нее был безупречный маникюр, она носила кольцо и золотой браслет, который никогда не снимала. Я попытался отвести ее руки от лица, но она воспротивилась и сказала: «Нет, я не хочу, чтобы ты видел мое лицо! Я не хочу, чтобы ты видел мои глаза, когда мы занимаемся любовью». С тех пор она всегда прятала лицо после того, как мы уединялись в ее спальне.

Жозетта жила припеваючи, но в те дни в Сингапуре это не составляло большого труда. Сингапур имел статус свободного порта, и многие дорогие товары, включая спиртные напитки, сигареты, ювелирные украшения и автомобили, не облагались налогами и были относительно недороги. У Жозетты был американский автомобиль, большой черный Chevrolet с шофером-малайцем. Большинство европейцев нанимали шоферов из местных жителей.

Помню, как однажды мы выезжали на загородный пикник, чтобы повидаться с ее другом, английским инженером, который строил мосты и дороги для правительства. Мы ехали на автомобиле с водителем. На мне были льняные шорты, белая рубашка и белые носки до колен.

На обратном пути Жозетта расстегнула мне ширинку. Сгущались сумерки, но шофер-малаец не мог не понимать, что происходит: между передними и задними сиденьями не было разделительного экрана. Я был потрясен – никто раньше не пытался заниматься со мной любовью при свидетелях. Когда мы вернулись в отель, на моих шортах были пятна бордовой помады.

Думаю, Жозетте было безразлично, что водитель видел, чем мы занимаемся. Для нее, как и для многих других европейцев в Сингапуре, малайцы и китайцы были людьми, не заслуживавшими внимания, низшими существами. То, что они делали и видели, не имело никакого значения.

В 1956 году я приехал в Сингапур вместе с Джун. Мне нужно было купить фотопленку, и мы отправились в отделение фирмы Kodak. Нас попросили присесть и подождать менеджера. Он очень вежливо обратился к нам, но когда позвал пожилого мужчину-ассистента, то назвал его «боем». Китайцев всегда называли «боями» (т.е. «мальчиками»), но Джун пришла в ярость от такой манеры обращения. Мальчишка, только что окончивший английский колледж и не имевший опыта работы, получал в три-четыре раза больше китайцев, которые фактически управляли магазином. Китайцы были расторопными, дисциплинированными и очень умными. Они вели дела в отделениях западных фирм, но получали жалкие крохи; их считали низшей расой даже в 1956 году. Джун была потрясена.

В Сингапуре, как и в Берлине, проституция была крупным бизнесом, и ею занимались открыто. С тех пор как мой брат указал на Рыжую Эрну, я был увлечен идеей продажной любви. Мне нравились бордели, хотя весь мой сексуальный опыт был приобретен с девушками из буржуазных семей. Женщины на корабле принадлежали к тому же социальному слою, просто они были немного старше.

Сутенеры и рикши с повозками поджидали клиентов в аллее Чэни. Они стояли на плохо освещенной улице, щелкали пальцами и приговаривали: «Желаете получить мою сестру, дешево, дешево, она девственница, хотите мою сестру?» Завидев потенциального клиента, они ныряли в темный проулок, выволакивали молоденьких китаянок за косички, показывали их и спрашивали: «Какую хотите? Выбирайте, они все девственницы!» Если вы отказывались, они отправляли девушек обратно в темноту.