Глаз Лобенгулы - Александр Косарев

Мунги задумался.

— Я просто напишу на клочке бумажки свой адрес, — торопливо продолжал между тем моряк, — и передам вам несколько купюр. А человек, которому вы поручите отправить перевод, сам перепишет адрес и вложит деньги в конверт прямо на почте.

— То есть, — повеселел Мунги, — никаких записок?

— Обещаю! — убедительно «отрапортовал» Боев.

— Хоп! — хлопнул в ладоши командир.

По его сигналу подбежал кафр, выслушал распоряжение и, молнией метнувшись в палатку начальника, уже через секунду вернулся с чистым листом бумаги и шариковой авторучкой.

— Пишу, — присел на корточки Владимир Васильевич, — как и обещал, только адрес: СССР, город Рига, район…

Между названиями района и улицы он прописными буквами вывел: «Я жив», после чего добавил номера дома и квартиры. Завернув в листок несколько крупных долларовых и фунтовых купюр, достал из-за воротника иголку с ниткой и несколькими стежками скрепил края самодельного конверта, после чего с невинной улыбкой протянул Мунги.

Тот передал пакет кафру:

— Отправь это прямо завтра, Омоло. Только не забудь правильно скопировать столь странные буквы.

С тех пор не реже чем раз в две недели старпом отправлял на родину очередной денежный перевод, для чего стал активно обменивать местные дензнаки на иностранную валюту. Туземцы на удивление охотно шли навстречу, соглашаясь зачастую на совершенно неравноценный обмен. Владимир Васильевич прекрасно понимал причину этого: обменных пунктов в тропических лесах не было, вот коренные мозамбикцы и предпочитали родные метикали.

А вскоре ему удалось отправить домой и первую записочку…

Чтобы не выпрашивать всякий раз бумагу у Мунги, Боев теперь подбирал на обочинах шоссе всё, на чем только можно было писать: игральные карты, упаковку от еды, старые журналы и газеты… На досуге он создал своеобразный бумажный «бутерброд»: с помощью отвара из рыбной чешуи вклеил меж двух купюр плотно исписанный с обеих сторон листочек. Беспрепятственно отправив первое послание, впоследствии он еще более расширил практику конспиративных «бутербродов».

К счастью, после обряда «посвящения» прежний режим неусыпного контроля с него сняли. Видимо, повстанцам и самим надоело присматривать за Боевым, ведь он давно уже ничем не отличался от остальных. Наравне со всеми ходил в разведку, сидел в засадах, ел из общего котла, научился замысловатым вечерним танцам, не отказывался ни от какой работы, будь то перевозка мешков с мукой или сбор древесины для костра. По примеру Мунги Владимир Васильевич отрастил бороду, благодаря чему получил поначалу прозвище «Джакезе», что означало «Бородатый». Однако после того как начал заниматься валютно-обменными операциями, его немедленно переименовали в «Бвана Моргана», прозрачно намекая на банкирский дом Моргана. И лишь Мунги, оскорбленный, видимо, тем, что бывшего пленника, пусть даже в шутку, называют «бвана» (то есть «господин»), обращался к нему по-прежнему — Джакезе.

Сам старпом на подобные мелочи не обращал внимания. Его заботило лишь одно: ничем не выделяться на фоне остальных! Во многом этой затее благоприятствовало постоянное пополнение отряда новобранцами: небольшая шайка обычных бандитов переросла со временем в боевую группировку численностью более сотни человек.

Правда, старпом заметил, что в разросшемся бандформировании лидерство у Мунги перехватил команданте Бата — худощавый мужчина с пронзительными черными глазами и непомерным самомнением. С появлением в отряде Баты привычный партизанский быт существенно изменился: команданте решил искоренить царившую в банде вольницу и навести хоть какое-то подобие армейского порядка. В связи с этим с его легкой руки начались ежедневные строевые смотры и бесконечные, изматывающие душу проверки личного оружия.

Однажды Бата, дотошно осмотрев «Ли-Энфилд» старпома, скучно поморщился и вполголоса буркнул:

— Эти презренные наемники умудряются даже такие древние ружья содержать в исправности.

От дерзкого ответа Боев удержался, но верноподданнического выражения лица сохранить не сумел. Перехватив его взгляд, Бата вскинулся на Мунги:

— Где ты набрал столько всякого сброда? И откуда взялся этот тип? — кивнул он в сторону старпома.

Мунги принялся с жаром шептать ему что-то на ухо. Видимо, Бата удовлетворился услышанным. Смерив напоследок набычившегося старпома оценивающим взглядом, он оставил моряка в покое.

«А может, — задумался Владимир Васильевич, — раз уж в отряде сменилась власть, меня как «презренного наемника» отпустят теперь восвояси? Что, если обратиться с этим вопросом к Бате напрямую? Чем черт не шутит? Рискну, пожалуй, где наша ни пропадала! Вот прямо завтра и спрошу…»

Ох уж эта неистребимая русская привычка откладывать всё на завтра! Сколько блестящих карьер и успешных судеб она поломала, сколько грандиозных замыслов и гениальных идей свела к нулю! Не зря же в противовес ей мудрый народ придумал пословицу, что нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Вот и Владимир Васильевич впоследствии не раз корил себя за досадное промедление…

Поздно вечером в расположение отряда явился сильно запыхавшийся крестьянин. Он сходу ворвался в штабную палатку, и какое-то время оттуда доносились возбужденно-приглушенные голоса. Не дождавшись итога столь странного визита, Боев отправился на ночлег.

А в два часа ночи чуткий Владимир Васильевич проснулся от неясного чувства тревоги и на всякий случай обулся. Буквально через пару минут в амбар влетел Мунги и скомандовал бойцам срочный подъем. До легендарных героев Второй мировой, воевавших в тамбовских лесах и на белорусских болотах, африканским партизанам было, увы, далеко… Недовольным бурчанием, протяжным зеванием и неспешным потягиванием встретили сонные бойцы приказ командира. Поднявшийся раньше всех и еще не забывший службу в Советской армии Боев, быстро закинув за плечо винтовку, выскочил на улицу первым. И тут же наткнулся на Бату. Тот мазнул по лицу старпома лучом фонаря и осклабился в дружелюбной улыбке.

— О, я вижу, старая гвардия впереди всех, — по-английски произнес он, похлопав Владимира Васильевича по плечу. — Так держать, Морган!

В этот момент прозвучала очередная команда Мунги, и вскоре все уже бежали трусцой по раскисшей после ночного дождя тропе. Примерно через час был объявлен короткий привал, и тяжело дышащие партизаны сгрудились на небольшой, примыкающей к реке полянке, где им наконец объяснили причину, заставившую столь поспешно покинуть обжитой лагерь. Оказывается, в соседнее селение накануне вошла колонна правительственных войск численностью не менее двухсот человек. С одной стороны, появление солдат не выглядело особой неожиданностью: губернатор провинции, страдающий от частых налетов на дорогах, должен был рано или поздно попросить помощи у правительства. Другое дело — насколько быстро и в каком количестве прибыла эта «помощь», ведь Мозамбик — страна большая, и проблем у нее и без того хватает…

В данном случае для борьбы с многочисленными «повстанцами» двухсот человек было явно маловато. К тому же на стороне партизан выступали два крайне важных фактора: отличное знание местности и сочувствие окрестного населения. В то время как командиры правительственных войск еще только намеревались узнать, куда ведут местные проселки и где конкретно скрываются мятежные налетчики, добровольный «связной» в лице вчерашнего крестьянина уже доложил и об их собственном местоположении, и о стоянках их машин, и о том, в какой именно хижине военные оборудовали себе штаб.