Другой город - Михал Айваз

– А не мог бы Феликс что-нибудь продекламировать?

– Конечно. Он может прочитать вам отрывок как раз о том месте, где мы сейчас находимся.

– О крыше храма Святого Вита?

– Не совсем. О вершине холма, на котором стоит храм. Феликс: Близился вечер…

Птица несколько раз переступила с лапки на лапку, склонила головку набок и начала декламировать скрипящим голосом:

– «Пой об имперских краях, где срединный закон неизвестен…»

Молодой человек вскочил так стремительно, что чуть не покатился по крутой крыше, и мне пришлось схватить его за рукав.

– Боже, что ты несешь? – закричал он на Феликса. – Это же вовсе не «Сломанная ложечка»! – Молодой человек повернулся ко мне и сказал виновато: – Даже не знаю, где он этого набрался, влипну я из-за него в историю. – Потом он снова обратился к птице: – Ну ладно, довольно глупостей. Близился вечер…

На этот раз птица начала декламировать правильный текст, хотя и с явным неудовольствием, и, когда хозяин отворачивался, даже корчила недовольные мины:

Близился вечер, когда восхожденье его завершилось.

Вход преграждали в пещеру врата золотые, искусной работы,

Блеском ярчайшим в лучах заходящего солнца сияли —

Солнца, что в древнюю темень далеких лесов уходило.

Цветом тот блеск был Даргузовой крови подобен,

Бога Даргуза, который растерзан был некогда тигром свирепым.

Громко рыдала подруга Даргуза в тени на террасе,

Скорбную весть получив, разрывала одежды, волос не щадила,

Не понимая, что смертный в Бессмертного так превратился, —

Тигра клыки его жизни лишили, но сделали Богом.

Что до пещеры, то пар восходил из лесов у подножья

И у вершины клубился, но крыша златая блестела

Храма далекого, скрытого чащей от взгляда людского.

Девушки там, говорят, с божествами лесными играли.

Дальше в долине, коль взгляд отведешь от пещеры,

Реку увидишь, текущую меж девятью островами,

Демоны там обитают, ужасные видом и сутью,

А под седлом у них ходят жуки небывалых размеров,

Выше людей они в несколько раз и способность имеют

Петь непристойные песни, коль демон на них взгромоздится…

– Достаточно, Феликс, – прервал птичник своего питомца. – Этот пассаж, по мнению экзегетов, содержит описание пражской котловины во времена, когда сюда пришел основатель города, главный герой эпоса. Он был сыном короля и седьмым воплощением Даргуза. На свадьбе своих двенадцати сестер с королем-соседом он по рассеянности сломал ложечку, а король счел это бестактным намеком на случай, происшедший с одним из его предков: тот целый день воевал на солнцепеке со злобным растением и пропустил момент, когда на каменной стене его дворца муравьи сложились во фразу, в которой говорилось о сне на храмовой лестнице, раскаленной о г солнца, и о монотонном шуме фонтанов на широких пустых площадях. Король обиделся и в отместку стал потешаться над тем, что в стране нашего героя главным авторитетом в вопросах религии являются зеленые ящеры (что было и правдой и неправдой, но это сейчас к делу не относится). Подвыпивший герой схватил тяжелый золотой кубок с чеканкой, изображающей битву галер на озере, и размозжил королю голову. Когда потом он спросил у оракула, как очиститься от греха убийства, то получил ответ, что ему надлежит немедленно покинуть королевство и основать город в густой чаще леса, там, где он встретит туземцев, говорящих на незнакомом языке и поклоняющихся скульптуре крылатого пса, стоящей на поляне. Но не могу же я пересказывать вам содержание всего эпоса.

– Очевидно, разводить птиц-декламаторов – прекрасное занятие, – сказал я. Мне хотелось польстить птичнику, чтобы узнать от него еще что-нибудь о другом городе, раз уж я не преуспел в этом в лавке продавца-пантеиста. – Наверняка вы очень любите вашу древнюю поэзию.

– Вовсе нет, с чего вы взяли? Я лично считаю, что весь эпос – это не слишком удачная подделка прошлого века.

– Тогда непонятно, почему вы выбрали это занятие.

– Да потому, что за птичью декламацию во время торжеств неплохо платят, вот и все. А торжества у нас происходят постоянно. У нас все, как дети, вечно что-то празднуют, они такие смешные со своим фольклором. Все время хвастаются, что их обряды – это тайный прообраз вашего миропорядка и что они скрывают в себе его забытый смысл. Я в этом сомневаюсь; по-моему, все как раз наоборот: переплетение ритуалов, которое поддерживает жизнь в нашем городе, лишь путаный пересказ исторических событий, случившихся в вашем мире (мы-то сами со своим культом начала и повторения оказались не способны на мало-мальскую собственную историю), а невразумительные догмы нашей мифологии – только размытые копии и искажения ваших логических законов. Наши говорят, что они были здесь за тысячи лет до вас, но подтверждают свои высокомерные утверждения только аффектированными и безвкусными легендами сомнительного происхождения, а на самом деле мы бог знает какими подземными ходами приползли сюда, чтобы обжить пустующие окраины и щели пространства, которое вы сотворили, мы паразитируем на вашем городе, наши мифы возникают из отбросов вашего мышления. Впрочем, это неважно. Но я вижу, что Феликс уже спит, мне пора идти. Рад был с вами познакомиться, надеюсь, мы еще увидимся.

Молодой человек схватил клетку с Феликсом и стремительно исчез во тьме. Я еще немного посидел на крыше храма, глядя на печальный свет далеких фонарей, а потом продолжил свой полет. Но действие летучей жидкости слабело, я передвигался с трудом, пожалуй, просто отдалял маханием рук неизбежное падение, так что я предпочел спуститься в темный Олений ров. Мои ноги погрузились в нетронутый снег, надо мной переплетались темные кроны высоких деревьев, вздымались крутые заснеженные склоны, в самой вышине чернели на фоне неба стены и крыши Града.

Следующей ночью я шел по Мостецкой улице, передо мной устало шагал пожилой мужчина, я видел его сползающие с пояса брюки и сгорбленную спину в ватнике – в нашем городе так одевались дворники. Он толкал перед собой тачку, в которой виднелись жестянки, мешки и торчащие деревянные ручки каких-то инструментов. Придя на мост он остановился перед скульптурой святых Козьмы и Дамиана и открыл неприметную дверку в постаменте. Удивительно – всю жизнь я почти каждый день ходил по Карлову мосту и не замечал, что постамент можно открыть. За дверкой было углубление; горевший там свет бросал на снег отблески. Вылезет ли из скульптуры привидение, высунется голова дракона или выплеснется поток красной лавы, поднимающейся из подземного озера?

Из освещеного углубления выскочил маленький, примерно полуметровый лось с фосфоресцирующими широкими рогами. Он стал весело скакать по снегу и попытался засунуть голову в мешок, где, наверное, был корм. Мужчина в ватнике отогнал лося метлой, которую вынул из тележки, потом тщательно подмел пустое пространство с открытой дверкой, постелил внутрь свежее сено, вынул из постамента миску, налил в нее воду из жестянки и сунул обратно в скульптуру. Закончив, он поволок тачку к статуе святого Вацлава, стоящей напротив. Там он тоже открыл дверцу в постаменте, и за ней тоже оказалось маленькое пространство, и оттуда тоже выскочил маленький лось. Мужчина подмел нутро святого Вацлава, постелил в него сено и налил в миску воды. То же повторилось и у других скульптур на мосту. Дверцы оставались открытыми, и выскочившие лоси во время кормления могли носиться по снегу. Я в отдалении шел за скотником от изваяния к изваянию; дойдя до святого Августина, я из любопытства сунул голову в дверку. Я почувствовал запах хлева и увидел, что весь постамент и скульптура внутри полые, полое пространство в точности повторяло очертания скульптуры; оказалось, что камень на самом деле не толще двух сантиметров. Внутренности были освещены лампочкой, которая свисала из пустой головы епископа Гиппона, миска с водой стояла в нише, образованной пустой внутренностью башмака, попирающего еретические сочинения манихейцев. Второй город, наверное, переполнен изваяниями, подумал я, а его жители коварно используют еще и наши скульптуры, делают из них стойла для домашних животных. Они не только поселились в углах и щелях нашего пространства, но вдобавок создают новые полости в наших вещах, которым мы доверяем и считаем их, как и положено, цельными. Как быстро исчезла бы уверенность жестов, которыми мы ограничиваем наше пространство, знай мы, что формы, которых мы привычно касаемся, часто всего лишь тонкие скорлупки, скрывающие темные логова странных животных. Причем надо учитывать и тот факт, что со временем тонкая оболочка прорвется и сквозь прорехи в ней на нас изучающе глянут лемуры нутра.