Другой город - Михал Айваз

– Она не очень-то хорошо со мной обошлась, – пожаловался я. – Заманила на башню и натравила на меня дикое морское животное. Акула хотела откусить мне голову и порвала карман и плечо у куртки.

– Прости ей это, парень. Мы все ее так любим. Она такая прилежная и набожная, целыми днями штудирует сложнейший «Трактат о свете ночных поездов, отражающемся в стеклах книжных полок». Она вот-вот станет одной из жриц Даргуза. Остальных девушек ее возраста из древних традиций занимает в лучшем случае катание на лыжном буксире во время большого рыбьего празднества, но и на него они не одеваются как положено, а выряжаются по вашей моде. Мне жаль, что тебе кажется, будто Алвейра тебя обидела. Посмотри-ка, у меня есть кое-что для тебя. – Он полез вглубь полки и достал оттуда маленькую стеклянную бутылочку, наполненную темно-зеленой жидкостью. – На, возьми. Когда тебе будет грустно, выпей. Увидишь – тебе это поможет.

В магазин вошел рослый мужчина в барашковой шапке, вежливо поздоровался и стал излагать продавцу свою просьбу:

– Мне нужно что-нибудь, покрытое блестящими чешуйками, хотя бы по четвергам или пятницам, а внутри чтобы гремели маленькие железные брусочки, только не слишком готические. Хорошо, если это будет на двести двадцать вольт или с жабрами. Петь не обязательно, лучше всего, если оно вообще не умеет говорить. Это не значит, что иногда оно не может что-нибудь прохрипеть, особенно если за стенами поднимается зеленая звезда чудовищ.

Продавец понимающе кивал. Когда мужчина закончил, он немного подумал, а потом сказал:

– Подождите немного, кажется, я смогу вам кое-что предложить. – Он ушел в заднюю комнатку и вернулся с коробкой, но в дверях вдруг остановился и вздохнул. – Ах да, вы говорили – не слишком готические, память меня уже подводит. – Он снова исчез, потом вышел с другой коробкой и протянул ее покупателю. – Надеюсь, вы будете довольны. Только не забудьте хорошенько встряхнуть перед тем, как пользоваться; а если проскочит электрическая искра или раздастся писк, то суньте это ненадолго под сиденье ночного автобуса, проезжающего по обширным районам вилл, где из темных беседок доносятся отрывки фраз, что произносят иногда сломанные автоматические проповедники, которых туда убрали, – это отрывки из проповеди о сгнивших букетах и платоновской идее железнодорожной насыпи, заросшей пыльным кустарником.

– Железнодорожной насыпи… – задумчиво повторил покупатель. – Как раз на железнодорожный насыпи нас впервые осенила идея установить на границе территории блистательного зла учетный банк, который бы без устали извергал во тьму деньги, и ими насыщался бы густой древний лес безымянных, незабываемых и гнусных деяний, заполоняющий собой ночные комнаты.

Покупатель поблагодарил старика, расплатился пачкой купюр, на которых я углядел тигриные головы, и вышел из магазина. Продавец снова устало сел за прилавок, голова его медленно клонилась на грудь. Я осознал, что это первый житель другого города, который обошелся со мной по-хорошему; возможно, он мог бы помочь мне в моих блужданиях.

– Дедушка, – быстро сказал я, пока он не уснул, – посоветуйте, как мне попасть в центр вашего города. Для меня это очень важно. Я слышал что-то о дворцовых дворах и фонтанах.

– Не надо тебе никуда ходить. Твои поиски центра только отдаляют тебя от него. В тот миг, когда ты перестанешь его искать, когда ты забудешь о нем, ты узнаешь, что никогда не покидал его.

– В таком случае все жили бы в центре, – возразил я. – Как же может быть столько центров? Вы же согласились со мной, когда я говорил, что начало должно быть только одно. Вы еще говорили о возвращении блудных сыновей, о возвращающихся устрицах – но возвращение предполагает удаление от дома, а теперь вы это отрицаете.

– Нет множества центров, есть единый центр, одно начало, оно есть во всем, что из него произошло. Возвращение – это метафора, в действительности возвращение – это только осознание того, что на самом деле мы дома, что мы не покидали свой дом. Космогония – это внутренняя история огня; бытие – это пламя, которое возгорелось и которое однажды погаснет, – как же ты намереваешься в огне отделить первичное от производного, как намереваешься искать центр пламени? Огонь целиком центр…

Голова старика опустилась на грудь, раздался храп. Я не будил его, хотя и хотел расспросить о многих вещах. Но скоро послышался бой часов на стене; когда острие большой стрелки добралось до наивысшей точки циферблата, над ним открылось квадратное окошко и извергло лавину мелких черных шариков, шарики с грохотом упали на пол и раскатились по укромным уголкам. Продавец вздрогнул и открыл глаза. Я воспользовался этим и продолжил:

– Хорошо, допустим, что центр я могу найти только тогда, когда перестану его искать. Но ведь может получиться и так, что я буду сознательно пытаться забыть о центре или он сам по себе уйдет из моих мыслей. Но в первом случае мои попытки не думать о центре будут иным проявлением поиска центра и, таким образом, не принесут результатов, а во втором случае мне кажется, что это совершенно исключено – вот так вот просто взять да и забыть о центре: в моей жизни порвались все связи, она пошла прахом, уцелели только какие-то осколки, которые то и дело царапают мне кожу, каждая следующая секунда – это новое, ничем не подкрепленное начало, из тьмы на меня обрушивается незнакомый мир, а я к нему совсем не готов; вряд ли мне удастся забыть о потерянном центре, когда все мои отверстые раны призывают единство, которым брызжет центр.

– Ты ошибаешься, осколки сами по себе суть совершенное единство, – шептал старик, помаргивая, – и тот факт, что в каждый следующий момент возникает нечто новое, только обнажает крепчайшую связь – связь горения. Ты уверен, что осколки разбитых вещей и в самом деле причиняют боль? Научись купаться в огне бытия, ведь это так просто. Незачем куда-то ходить, что-то искать, ты не должен искать даже не-поиск, но если уж ищешь, то и это не страшно. Конечно, поиски состояния, в котором мы уже не ищем, – это замкнутый круг, из которого не выйти. Ну и что? Почему ты постоянно хочешь откуда-то уйти, куда-то попасть? Замкнутый круг так же прекрасен, как и все остальное. Чем прямой путь лучше пути по кругу? Все так прекрасно, а вещи из вашего города просто упоительны, темные пустоты в обуви, которую тут продают днем, так поэтичны, она загадочна, как святыни исчезнувшей цивилизации… Даже не знаю, зачем я каждую ночь меняю товар, наверное, потому, что это старая традиция, а старые традиции тоже прекрасны…

– Но Клара, то есть Алвейра, на башне высмеяла меня за то, что жители моего города никак не могут понять начало!

– Да, я знаю, что говорила Алвейра, я видел вас по телевизору. Вы так хорошо смотрелись вместе, вы могли бы стать прекрасной парой. А акула – какая же она прелесть! Послушай, Алвейре надо еще многому научиться. Как ты мог бы вообще что-нибудь понимать, как ты мог бы произнести простейшую фразу, если бы в совершенстве не понимал суть начала, если бы ты сам не был началом, местом, где рождается созвездие…

Старик снова закрыл глаза и склонил голову, скоро я услышал медленное хриплое дыхание, к которому примешивались тихое тиканье и позвякивание, что доносились из недр темных стеллажей.