Пряжа Пенелопы - Клэр Норт

Одиссея затмила даже славу его отца. Раз так, то остается лишь диву даваться тому, кто ты таков и чего достигнешь. Я горд, оттого что смогу говорить всем, что встречал Телемаха с Итаки.

– Ты… смеешься надо мной, господин?

– Клянусь, что нет. Прости меня, я незнаком с вашими обычаями. Если я обидел тебя, скажи мне.

Телемаха обижает все и вся. Такая уж у него привычка. Однако этот чужестранец оказывается настолько чужим, что Телемах на миг обезоружен.

– Нет, – выдавливает он наконец, – не обидел. Прошу, чувствуй себя как дома. Ешь и пей, делай что пожелаешь. Ни с одним гостем не обойдутся дурно в доме моего отца, пока у меня есть в этом доме место.

Это предложение Кенамону перевести сложно. Тут есть скрытые смыслы – то, что касается отца, владения, положения и того, кто именно что с кем делает. Но он не станет сейчас разбираться: просто кивает, улыбается и поднимает свою чашу, глядя на сына Одиссея, отпивает совсем чуть-чуть – ведь ночь, похоже, будет длинная – и говорит:

– Ты оказываешь мне честь; ты оказываешь честь нам всем.

Телемах ухитряется кивнуть, вместо того чтобы надуться, и отворачивается.

Когда спускается Пенелопа, мужчины колотят кулаками по столам, создают какофонию. Когда-то это было знаком почтения, приветствием хозяйки. Теперь стало громом, нападением, издевательством, на что Пенелопа не обращает внимания, как будто это южный ветер, щекочущий нос.

Служанки несут мясо.

В доме Одиссея почти сорок женщин разного рода занятий. Некоторые родились на Итаке, дочери вдов, которые не могли прокормить своих сыновей, а потому повернулись к дочерям и сказали что-то вроде: «Меланта, это ради твоих братьев», когда пришли работорговцы. Многие – не с Итаки, и их жизнь на острове одновременно и хороша, и плоха. Да, западные острова некрасивые и жесткие, воняют рыбой, и пиры в этом дворце совсем непохожи на щегольскую роскошь дворов Агамемнона или Менелая. Однако Пенелопа не убивала своими руками мужчину, чтобы изнасиловать его жену, не похищала девочку, чтобы жениться на ней, не глумилась над трупами врагов, не била младенца головой о камни, а ее род не был замечен ни в инцесте, ни в поедании людей. В этом смысле она нечто вроде аномалии среди монархов Греции, да и среди богов Олимпа.

Некоторых служанок мы уже знаем. Смеющаяся Автоноя, которую Гагий из Дулихия попытался однажды прижать к полу на кухне, отчего в результате остался без глаза. Тихоня Эос – она ведет себя так, чтобы никому и в голову не пришло иметь на нее виды, к тому же сидит так близко к ногам Пенелопы, что даже самый дерзкий жених понимает: хозяйка будет рассержена, если что-то случится со служанкой. Но есть другие, очень много других, вот они ходят по залу.

Эвриклея, нянька, с мутным взглядом и языком змеи, маячит у двери. На самом деле здесь ее быть не должно, потому что на пиру заправляет Автоноя. В действительности у кормилицы нет вообще никаких обязанностей, она вольна идти куда хочет, но все еще торчит в дворце, приставучая, как застарелая вонь, мрачно зыркает на молодых служанок, воркует с Телемахом и, насупясь, рассказывает о том, как нынче не так, как раньше. Если бы царица Антиклея на смертном одре не попросила невестку «не оставить» Эвриклею и если бы Телемах не бросался вмиг на ее защиту, Пенелопа давно бы отправила эту согбенную старую кошелку в какой-нибудь дом на Гирии, чтобы между нею и острым языком Эвриклеи пролег широкий пролив. «У тебя волосы грязные! – рявкает кормилица на служанку или, почуяв сладкие запахи с кухни: – Что за вонь?! Кто так готовит?»

Ее чуть не сбивают с ног: это Феба пробегает мимо, неся еще вина для мужчин, проскакивает под сложенными на груди руками Эвриклеи с «ой, извини, привет, да я тут, можно, ага!». Феба маленькая и верткая, как лисичка, ее мать тоже служила во дворце Одиссея и так хорошо ограждала дочь от мира за его стенами, что той было почти пятнадцать, когда она впервые потрогала свои укромные места, и уже семнадцать, когда, хихикая, упала в объятия подмастерья кузнеца. Теперь этого мальчика нет, но во дворец Пенелопы, чтобы посвататься к царице, приезжает много молодых людей, и у Фебы богатый выбор покровителей с красивыми улыбками и хорошими зубами.

Вы должны понимать, что служанки тоже не чужды чувственности.

Вот, к примеру, Меланта, проданная своей матерью для того, чтобы лучше жилось ее братьям. Когда на Итаку прибыли первые женихи, она попробовала нескольких, зачарованная этими странными мужчинами, вошедшими в их женский мирок. С тех пор она поняла, что самое вкусное – это безопасность, а потому, оставив никому не известных ничтожеств, сидящих далеко от огня, она сделалась доступной для мелкого господинчика, желающего стать царем, хозяином всей Итаки, и теперь чаще всего можно видеть, как она склоняется над столом Эвримаха, нависая грудью чуть ближе к его носу, чем, собственно, требуется. Любовник он не выдающийся. Но вот его обещания – это чистый нектар.

– Милая Меланта, – воркует один из женихов, – у тебя такие красивые глаза.

Или:

– Феба! Я не видел раньше этих бусин на твоей руке: тебе подарил их любовник?

Или, может быть:

– Увидимся позже?

– Ты пьян.

– Я почти не прикасался к вину. Испытай меня, я выдержу любое испытание.

– Люди смотрят.

– Но никто не видит. Увидимся позже?

– Может быть. Если будешь вести себя прилично.

Рука мужчины соскальзывает под столом с лодыжки служанки. Некоторые говорят, что целомудренная Пенелопа должна и среди домочадцев блюсти такую же чистоту. Старая Эвриклея шипит и бормочет, что это стыд и позор! Телемах, бедняжка, еще не понимает, но, когда поймет, как он будет рассержен и изумлен, какое возмущенное презрение он будет изливать на бесстыдство этих женщин! Ведь это женщины бесстыдны, не мужчины. Мой муж Зевс это давно прояснил, а смертные учатся у своих богов.

А вот еще посмотрите сюда – есть служанка, которая трудится вместе с остальными, ее волосы цвета запекшейся крови, взгляд вдавлен в пол. Ее зовут Леанира, и в сердце ее и глазах колотится ритм, который бьется в ее теле с того самого дня, как ее вырвали из Трои: «Смерть всем грекам». Мы не раз еще упомянем ее, пока доберемся до конца нашей истории.

Леанира, Феба и Меланта, Эос и Автоноя – эти женщины и еще дюжина других прислуживают на пиру. Когда женихи только появились на Итаке, служанки были такие же ледяные, как и их царица, замороженные, почти немые. Но это было почти год назад, а эти мужчины – эти мужчины! Они думали, будет так просто забраться в постель к Пенелопе, а когда оказалось непросто, то что им оставалось делать? Что будет делать любое теплокровное существо?

В стороне от всего этого сидит и ткет Пенелопа, рядом с ней –