Данбар - Эдвард Сент-Обин

– Прошу, прошу, прошу, – рыдал он, – прошу! Больше никаких великих идей!

Ему захотелось бухнуться на колени, как это делают молящиеся, компенсируя унижение смирением, но он ощутил еще более сильное желание идти вперед, вырваться из тисков катастрофического настроя, поразившего его душу на этом клочке суши посреди водного потока. Если он встанет здесь на колени, то лишь глубже погрузится в грязь и прах, поэтому он продолжил восхождение, время от времени устремляя взор вверх, чтобы увидеть редкие пучки солнечного света, освещающие заснеженные склоны горы. Солнце теперь освещало только самую вершину, и очень скоро должно было закатиться за окоем горизонта.

Он вспомнил суждение одного журналиста из конкурирующей корпорации: оно все еще ныло во лбу, словно старая рана от шрапнели, одна из тех дурацких фраз, которые якобы имели целью дать краткую оценку его карьере, хотя и отнюдь не элегантную, но запомнившуюся ему из-за ее несправедливости: «Дешевые долги и деградирующие стандарты». Это и неправильно, и неправда. А как же тяжкий труд и преданность, не говоря уж о хладнокровии, отваге и обаянии? Почему же никто не польстил ему, не ободрил его – когда он так в этом нуждался! Он хорошо знал, каково это – нежиться в ауре пустых восхвалений, а теперь вот даже Питер покинул его. Он очень быстро привык к тому, что Питер вечно отвлекал его, развлекал его, заботился о нем. Он был аудиторией Питера, а Питер был его аудиторией, при том, что ни тот ни другой не были способны выслушать друг друга в полном, то есть обычном, смысле слова, а все из-за немыслимых запросов, рожденных их собственными мыслями и впечатлениями. И все же было приятно думать, что рядом есть хоть кто-то, просто кто-то другой, с кем установились взаимоотношения, наверное, так это можно назвать.

А в этом краю можно найти не так-то много живых существ для установления взаимоотношений. Вороны предпочли не забираться так высоко в сгустившемся мраке, и даже знаменитые своей выносливостью хердвики – это местная порода овец с темной жесткой шерстью, в которых Питер неплохо разбирался после своих многочисленных визитов в Медоумид («слишком многочисленных, чтобы все их перечислить», как он любил повторять) – не решились составить компанию Данбару в его пешем походе через перевал по скрипучему снегу.

Когда тропинка вышла на плато, он остановился, пораженный неожиданно открывшейся картиной. Ручей вытекал, как выяснилось, из небольшого круглого озерца перед последним крутым склоном. Слева от тропы, у ближайшего края озерца, раскинулся красивый пляжик – запорошенная снегом площадка для отдыха и для размышлений, словно созданная природой для одиноких путников. Вся водная гладь была покрыта тонкой и мутноватой корочкой льда – исключение составляла лишь впадинка, откуда бил глубинный родник: там темнело пятно незамерзшей воды. А на дальнем берегу от самой кромки воды круто вздымался изогнутый откос, издалека напоминавший шаманский головной убор на челе озера. Вид был пронзительно красивый, даже слишком, точно неведомый режиссер специально задумал эти декорации для изысканной сцены смерти, в которой, возможно, именно Данбару и отводилась главная роль, поскольку на многие мили вокруг кроме него не было ни души. Объятый суеверным страхом, он поспешил вперед – так беременная крестится, идя мимо кладбищенской стены, – стараясь шагать настолько быстро, насколько позволяли скользкие от снега камни. Тропа огибала озерцо и вбегала на перевал, который теперь был полностью погружен во мрак. Только самая верхушка горы за перевалом еще слабо освещалась всполохами холодного золотистого света.

Но даже в таком красивом месте он не мог спастись от заразы мрачных мыслей и постоянных страхов. И в том заключалось его наказание – иного объяснения быть не могло, – за многочисленные случаи собственного вероломства. Каким же он был лицемером, гневаясь на дочерей и врача! Кто, как не он, предавал обожаемую жену, имея по любовнице в каждом городе, где располагалось его представительство, кто, как не он, лгал о своем семейном положении, чтобы спровоцировать женщин, не желавших запятнать себя прелюбодеянием, и кто, как не он, так мстительно обошелся с Флоренс, обрубив все связи с ней, отторгнув ее от себя и прокляв ее только за то, что она осмелилась иметь собственные суждения. Его преступления куда хуже, чем преступления Меган или Эбигейл, не говоря уж о докторе Бобе. Он предал людей, которых любил больше всего на свете, его дочери, можно предположить, имели моральное право его ненавидеть, а бедняга доктор Боб оказался обычным слабохарактерным соглашателем, который воспользовался удобной для себя возможностью. В других обстоятельствах, на экономическом саммите в Сан-Вэлли или в беседе с министром финансов, он, возможно, назвал бы совершенное им «предприятием» или «инициативой». Кто, как не он, разгневанный отец и раздраженный пациент, лучше других понимал всю нездоровую природу предательства, и вот теперь праведная судьба влачила его к самоубийственному эшафоту из камня и льда. И не понадобится никакой шаман в головном уборе из перьев, чтобы вырвать у него из груди его коварное сердце, когда оно само уже было готово взорваться под бременем собственной вины и горя.

Дрожа от страха и изо всех сил стремясь поскорее оставить за спиной проклятое озерцо, Данбар на последнем участке подъема к перевалу шагнул в глубокий снег. Ничья нога еще не ступала здесь после последнего снегопада. И он понятия не имел, где находится тропа, скрытая под снежными дюнами. Ему осталось просто выбирать более или менее прямой маршрут да надеяться, что снег, в который он проваливался по колено, убережет его от острых камней и невидимых впадин, что, как ему чудилось, коварно поджидали его на каждом шагу.

И хотя он предусмотрительно заправил брюки в сапоги, снег очень скоро образовал мокрые кольца вокруг лодыжек и облепил нижние части штанин. Когда же он добрался до верхней точки перевала, его ноги ниже колен совсем закоченели, а торс вспотел от напряжения, сердце бешено колотилось, и в ушах звенело от пульсирующей крови. Когда его взору открылась глубокая чаша долины под горой, он поразился ее безжизненной пустоте, кое-где испещренной крест-накрест нитками каменной изгороди, но нигде не было видно ни деревца, ни озерца, ни какого-то укрытия от нависшего сверху неба. В какой стороне Наттинг? А где указатель на Наттинг? Уже совсем стемнело, и только от снежного покрова исходило таинственное сияние. Этот последний отблеск дневного света давал ему слабое утешение, потому что единственное, что он ему сулил, – смерть от обморожения. Он в последний раз взглянул на долину, которую, выбиваясь из сил, преодолел за этот день. Данбар старался побыстрее уйти от нее подальше в надежде оказаться в безопасном месте; а теперь, глядя на оставшийся позади городок и лесную автостоянку, подумал, что безопасное место было как раз там, откуда он ушел. Брюхатая черная туча, набрякшая от дождя, града и снега, сменила рваные подсвеченные снизу облака, которые он наблюдал в небе, форсируя горный ручей. Туча сейчас распласталась где-то над «Кингз-Хедом», на дальнем берегу озера, но она от него не отставала и очень скоро прольет холодным дождем свой мстительный гнев на его бедную старую голову. Возвращаться так же бессмысленно, как и спешить вперед, теперь самое главное – найти какое-то укрытие от непогоды, но укрытия нигде не было видно.