О, сколько счастья, сколько муки… - Анастасия Туманова

Хозяина ресторана Осетрова не брали ни годы, ни обстоятельства. Все такой же высокий, прямой, сухопарый, с аккуратно подстриженной бородой, он лишь скупо улыбнулся на радостный возглас Митро:

— Фрол Васильич, знаешь, кто вернулся-то?

— Да уж слышали, — сдержанно ответствовал Осетров. — Настасья Яковлевна с супругом второй день как в Москву из табора прибыли. Оченно рады приветствовать.

— Да ну тебя, гриб старый, — разочарованно протянул Митро. — Скучно с тобой, ей-богу. Какая тебе сорока принесла?

— Своя агентура имеется, — без тени улыбки ответил Осетров. — Уже и господа приезжали, спрашивали: верно ли, что Смоляковы и Настя здесь?

— Какие господа? — загорелся Митро.

— Да уж всякие. — Осетров поджал губы, и стало ясно, что больше он ничего не скажет.

— Вот черт упрямый… — пробурчал Митро, входя вслед за Ильей в черную дверь ресторана. — Пристукнут его когда-нибудь за вредность вселенскую. Смоляко, видал, как этот антихрист свое дело развернул? Царские хоромы против прежнего, верно?

Илья не мог не согласиться. Видно, что заведение Осетрова не так давно заново отделано и покрашено. Была заменена и вывеска, и золоченые буквы новой гласили на всю улицу: «Ресторанъ». Большие окна сверкали чистотой.

— Подожди, то ли будет, когда в зал выйдем, — усмехнулся Митро. — Право слово, лучше только в «Стрельне» да в «Яре»! У Осетрова год назад деньги завелись, наследство какое-то получил из деревни…

— Врут все про наследство, это он купца зарезал! — неожиданно сообщила Маргитка, стоявшая у двери и слушавшая разговор.

— Какого купца? — опешил Илья.

— Проезжего, — пояснила она. — Остановился наверху в номерах, вечером в ресторане гулял, деньгами хвастался, а ночью Осетров его и…

— Не болтай, дура, чего не знаешь! — рявкнул Митро, и Маргитка неохотно умолкла. — Языки ваши сорочьи повырывать бы! Бабье бестолковое, пошла вон отсюда!

— Слушай, правда, что ли? — тихо спросил Илья, когда Маргитка ушла.

— Да шут его разберет… — проворчал Митро. — Я, конечно, напраслину не буду возводить, а только ты про Осетрова что знаешь? Ничего? Вот и я ничего. Хоть уже тридцать лет у него в кабаке глотку деру. Понимай как знаешь.

Илья только почесал в затылке. Хозяин ресторана и в самом деле слыл фигурой таинственной. Доподлинно про него было известно лишь то, что в Москву он приехал в семилетнем возрасте из Ярославской губернии, откуда издавна набирали учеников в половые. Попал к владельцу известного трактира Тестову, в совершенстве освоил ресторанное дело, поднялся от мальчишки-посудомойки до буфетчика, а затем неожиданно для всех купил собственный трактир на Грузинской улице. Трактир был маленьким, грязным и безвестным: о нем знали лишь местные мастеровые да извозчики, наезжающие сюда с Тишинской площади «пить чай». За три года Осетров «развернул коммерцию» во всю ширь. Сделал из вонючего закутка небольшой, но вполне приличный ресторан, завел скатерти, салфетки и серебряную посуду и, наконец, пригласил к себе цыганский хор из Грузин, бывший тогда под управлением отца Якова Васильева. Извозчики и фабричные исчезли из обновившегося зала, и в ресторан Осетрова повалила «чистая» публика. И уже тогда никто не знал, откуда у Осетрова берутся деньги. Говорили разное: и что он торгует краденым, и что в подвале у него — тайная ювелирная мастерская, где «заныканные» на Тишинке золотые вещички переплавляются в лом, и что он содержит несколько публичных домов на Цветном бульваре — и тому подобное. Подтверждения, однако, всем этим домыслам не было, а вызвать на откровенность самого Фрола Васильича не удавалось еще никому. Дело в том, что Осетров совсем не пил и требовал того же от своих служащих. Если он видел кого-нибудь из них хоть немного выпивши на работе — следовал немедленный расчет, и любые уговоры, слезные просьбы и раскаяние были бесполезны.

Уже сворачивая в «актерскую», Илья обернулся и увидел, что Настя о чем-то говорит с Осетровым. Тот внимательно слушал, кивал и — небывалое! — улыбался в бороду. Илья, сердясь отчего-то, громко позвал жену. Та, на полуслове оборвав разговор, поспешила к нему.

Полчаса спустя хор вышел в зал. Илье все казалось сном — давним сном из молодости, позабытой сказкой. Меньше года он пел в московском хоре, но сейчас в голове одна за другой всплывали картинки-воспоминания. Огромный зал с красными панелями… Тяжелые занавеси, сверкающий пол, свечи, сотни огоньков, искрами отражающихся в паркете, в деках цыганских гитар, в бокалах с вином; запах дичи, белые скатерти, шелковые платья, фрачные пары, взгляды, взгляды, взгляды… Как давно все это было. Было и прошло. Он и не думал, что спустя годы будет снова стоять с гитарой в руках во втором ряду вместе с Митро и Кузьмой и смотреть на Настьку. Жена, однако, заняла место не в центре, как прежде, а с краю, где сидели цыганки постарше. В середине устроились молодые плясуньи, и Илья видел прямо перед собой затылок Маргитки, разделенный аккуратным пробором. Духами от девчонки разило так, что он, поморщившись, с досадой подумал: как Яков Васильич разрешает? Сейчас распляшется, вспотеет, еще больше вони будет.

Цыганский хор встретили вежливыми аплодисментами. Вечер только начинался, пьяных еще не было. Яков Васильич спорой походкой вышел вперед, поклонился залу, затем, повернувшись к хору, взмахнул гитарой. «Сейчас „Тройку“…» — машинально подумал Илья. И все же вздрогнул от неожиданности, когда гитары взяли дружный аккорд и три десятка голосов действительно грянули «Тройку» — так же, как и семнадцать лет назад. И голос Насти так же отчетливо слышался из первого ряда:

Илья пел вместе со всеми, брал аккорды на гитаре, однако посматривал в зал и думал о том, как изменилась публика за прошедшие годы. Раньше у Осетрова больше купцы сидели, редко кто из дворян наезжал — на Настю да на Зинку Хрустальную, военных много было — всего год после войны с турками прошел. А сейчас — всякой твари по паре… Штатских в пиджаках и сюртуках — пруд пруди, и не разберешь, князь ли, граф, купец или босота разночинная… Много было женщин, которые прежде вовсе не допускались в заведение Осетрова, и женщин, как определил Илья, приличных, не гулящих, в дорогих платьях и шляпах. Военных же вовсе не видать. Илья приметил лишь одного человека в офицерской форме — мужчину лет шестидесяти, с сильной проседью в черных гладких волосах, с широким разворотом плеч и прямой, несмотря на годы, осанкой. Он сидел за столиком у стены, держа в руке странную, длинную и изогнутую трубку, какую Илья видел у мадьярских цыган. Когда к его столику подошел половой принять заказ, военный досадливым движением руки отослал его и продолжил разглядывать хор. С растущим удивлением Илья понял, что смотрит он аккурат на Настьку. Рядом с ним сидела дама — насколько Илье было видно из второго ряда, самая красивая во всем ресторане. В черном узком платье и шляпе с вуалеткой. Дама курила длинную папиросу, держа ее на отлете в тонких, смуглых, унизанных кольцами пальцах. На вид ей было около сорока, и лицо ее показалось Илье смутно знакомым. Военного он тоже, мог побожиться, где-то видел. Кто же они, эти господа?