Наше счастливое время - Кон Джиён

Старуха опять заплакала. Она торопливо вытерла слезы пожелтевшим от никотина пальцем.

– Как дети? Подрастают? – спросила тетя после недолгого молчания, чтобы хоть как-то успокоить старуху.

Та тяжко вздохнула и аккуратно затушила папиросу в латунную пепельницу. И, продолжая плакать, аккуратно поставила окурок на край пепельницы. Видимо, она собиралась докурить этот бычок через некоторое время.

– Младший сын… На учебу все силы бросил.

Позавтракал – и в библиотеку.

– А старшей уже около двадцати? Дочка же?

Ее губы задрожали перед тем, как она заговорила.

– После того как с матерью такое случилось, она ушла из дома. Посылает раз в месяц деньги. Я даже не стала спрашивать, чем она зарабатывает на жизнь. Спрашивай – не спрашивай, что с меня проку? Она как раз хорошо училась… А после смерти матери бросила школу. Думаю, работает в каком-нибудь питейном заведении.

У тети Моники вырвался вздох. Старуха снова прикурила бережно оставленный окурок и продолжила:

– Сестра! У меня есть к вам одна просьба.

– Говорите! Все что угодно!

– Сестра! Тот негодяй… Пожалуйста, помогите мне с ним встретиться…

Неожиданно было услышать такое. Тетя Моника мгновенно застыла.

– Пожалуйста, позвольте мне с ним встретиться. Это все не выдумки глупой старой женщины, поверьте мне.

– Послушайте!.. Ему сейчас тоже несладко приходится. Я не смею просить вас простить его. Это даже Господь поймет. Пройдет еще немного времени… Пройдет еще какое-то время… Когда вы оба придете немного в себя… – Тетя попробовала мягко отговорить старушку.

А хозяйка, пропустив ответ мимо ушей, продолжала:

– Ведь прошло уже почти два года… Как-то раз приходил священник, курировавший раньше тюрьму, он так сказал… – На некоторое время воцарилось молчание. – Святой отец… сказал, что парень тот сирота, брат младший у него был слепой и умер на улице, мать и отца потерял в детстве, вырос в детдоме и никого у него из родных нет. После того как он ушел, я много думала… Дочка моя тоже оставила двух детей, они тоже теперь сироты. Я ведь знаю, пойдет старшая в забегаловку, скажет, что сирота… Кто в этом мире будет считаться с этим?.. Раз сказали, что сирота, если рос без матери, вдвоем с братом… Я, сестра, каждый раз, готовя рис, отсыпала по чуть-чуть, вот и набралось… Тут праздники на носу, хочу ттока[13] приготовить и отнести ему.

– Это…

Казалось, тетя Моника отпрянула в этой узкой комнатушке. Даже меня просьба выбила из колеи. Было видно, что тетя попала в затруднительное положение. Старуха схватила ее за руку.

– Сестра! Я не собираюсь идти к нему с плохим умыслом. Просто хочу увидеться с ним перед тем, как государство отправит его на тот свет. Я не особо умная и ничего не понимаю в этом мире. Хочу сказать ему, что убитая им женщина матерью была. Скажу ему так… Хочу его простить…

Лицо тети Моники было белым как простыня.

– Хочу попытаться его простить. Я тоже росла сиротой, без близких, без мужа, жила одна со своей дочкой – матерью двоих ребятишек, так что знаю, каково это… Как по праздникам становится тоскливо и одиноко. Хоть и преступник он, хоть убийца, но и для него Соль[14] – это праздник… К тому же мне сказали, что для него этот Новый год может стать последним. Сказали, что неизвестно, умрет он сегодня или завтра. Как подумаешь, что его отправят на тот свет, так кажется, что душа должна радоваться: слава Господу, заберешь грешника… Вот если бы я убила этого паразита и моя дочка ожила, то я лучше бы сто раз смертником стала, но с ним бы разделалась… Если бы от того, что я его убила, зажили раны в сердцах моих внуков, я ничего бы не побоялась. Но ведь не будет этого… Вот я и хочу пойти. Хотя бы чтобы его душа упокоилась с миром. Пускай мне даже от одной мысли противно, что он спокойно умрет, но…

– Бабушка! Прощение… То, что называют прощением… Оно… Оно так, как вам кажется…

Я впервые в жизни увидела тетю Монику в такой растерянности. И впервые услышала, как она не может подобрать слова. Она была в таком сильном замешательстве, что казалось, начнет от бессилия размахивать руками. Старуха же, увидев такую растерянность, вдруг недоуменно повысила голос:

– Вы же говорите, что Иисус велел поступать так! И священник так сказал. И все сестры так говорили. Все, кто приходил ко мне, Библию приносил, гимны распевал, все в один голос говорили. Они же много про Бога знают, и даже глас Божий слышат, все только про это и твердили. Ведь вы сами сказали так сделать! Простить! Врагов прощать надо! Убеждали, что семь раз по семьдесят прощать велено!

Внезапно тетя Моника потеряла равновесие, оперлась рукой на пол и прикусила губы. Я подсела к ней поближе, но она оттолкнула мою руку и расплакалась.

Синий блокнот 08

Так нас с Ынсу снова отправили в тот же детдом. Я по-прежнему считался самым буйным подростком – вечным источником неприятностей, но больше страдать из-за Ынсу мне уже не пришлось. Я вырос, связался с так называемыми плохими ребятами и сколотил свою шайку, потому что понял: пока у меня есть своя стая, а значит, сила, то ни меня, ни Ынсу трогать не будут. Клей «Момент» был моей Библией, онанизм – моим прославлением, верные плечи братков – моим законом и моим государственным гимном. В свои тринадцать лет я уже успел переспать с незнакомыми девчонками, ушедшими из дому, и даже стоял на стреме, когда старшие насиловали этих бродяжек. Но вот однажды один из братков посильнее остальных начал меня гнобить – я отказался украсть для него что-то из супермаркета. Их было много, сила была на их стороне, и, что уж говорить про Ынсу, я себя-то не мог защитить. Мы с братом перестали регулярно есть и изо дня в день становились мишенью для насмешек и издевательств. Поэтому я решился попытать счастья: избил до полусмерти травившего меня обидчика, когда все спали, и, схватив Ынсу за руку, дал деру.

В ночь бегства мы бродили по улицам Сеула. Было голодно и холодно, впереди – полная безнадежность. В одном из закоулков рынка мы присели возле мусорного бака и начали в нем ковыряться, пытаясь найти хоть какие-то остатки еды. Ынсу сказал, что ему страшно и лучше бы вернуться обратно. Я разозлился, но стерпел и предложил ему спеть: он очень это любил. И мы спели. Ынсу из-за слепоты не ходил в школу, поэтому единственной знакомой ему песней был государственный гимн, который мы исполняли на каждом утреннем сборе в детдоме. «Пока не высохнут воды Восточного моря, пока стоит гора Пэктусан, Бог будет вечно хранить нашу землю, славься, наша страна…» Ынсу помнил его наизусть аж до четвертого куплета! Помню, как в ту промозглую ночь мы пели и смотрели на небо, усыпанное звездами, напоминавшими холодный попкорн. Когда гимн закончился, Ынсу с улыбкой сказал: «Брат, у нас ведь хорошая страна, скажи?