Фатум. Сон разума - Виктор Глумов

— Он бредит? — шепнул Ник на ухо Маше.

Маша отвлеклась то ли от мыслей, то ли от сна с открытыми глазами, виновато заморгала, повернулась к Нику:

— Да нет… Все друг друга ненавидят. Статисты — управленцев, низшие — стоящих на ступеньку выше. Это нормально. У нас, наверху, еще ничего, а в управлениях секретарей сожрать готовы, считают дармоедами на высоком окладе.

— …Именно поэтому важно, — Пранов, улыбаясь, оглядел собравшихся, — дать выход агрессии. Управляемый выход. Жертвуйте меньшим, чтобы сохранить большее.

Ник вспомнил «плановый выход агрессии» и взрыв в метро. Меньшее? В голове не укладывалось, но параллель — вот она, хоть щупай. Та служебка была от Леонида Ильича Пранова, низкого толстяка с сизым носом и позорной лысиной. Внешность, оказывается, обманчива, вершители судеб напоминают рядовых колхозников… Меньшее?! Кровь, дым, крики, «очевидцы» с телефонами, вонючая бомжиха, открывшая Нику новую грань его характера: не всех готов спасать Никита Викторович Каверин, некоторых он с удовольствием убил бы.

Это — меньшее?!

Ник сейчас ненавидел Пранова, аж трясло. Маша заметила, положила руку на его колено:

— Успокойся. Потом поговорим. А то люди заметят, в Собственную безопасность стукнут, сразу Пранову доложат, а он знаешь какой злопамятный сморчок? Неприятностей не оберешься. Не люблю конфликтов.

Ник постарался дышать ровнее. И даже сделал вид, что записывает тезисы Леонида Ильича в блокнот. Но на душе было неспокойно. Ведь и сам Ник считал, что уничтожение части людей — меньшее зло. Плановое. Но уничтожать надо не всех скопом, а выборочно. Да и легко сказать: уничтожать… как дело дойдет — дрогнет ведь рука.

Пранов между тем закруглился, попросил задавать вопросы — ответом Леониду Ильичу послужило настороженное молчание. Собравшиеся проснулись, зашевелились, потянулись к выходу, зыркая друг на друга исподлобья.

До самого конца рабочего дня, составляя бумажки, помогая Маше, отвечая на телефонные звонки, Ник вспоминал ядовитые взгляды, которыми обменивались сотрудники «Фатума». «Вторая семья», ничего не скажешь. Постоянная слежка друг за другом и тихая ненависть.

Наконец, в шесть часов ровно, из кабинета выглянул Тимур Аркадьевич:

— Мария, кофе мне сделайте, пожалуйста, и на сегодня вы оба можете быть свободны.

* * *

— Ну как, Маша? — спросил у секретаря Тимур Аркадьевич, когда девушка поставила перед ним чашку с кофе.

— Всё в норме, Тимур Аркадьевич. Приспосабливаемся.

— Хорошо. Я очень на тебя рассчитываю.

Плечи Маши поникли, всегда энергичная, веселая, яркая, она походила теперь на собственную тень. Тимур Аркадьевич ее отчасти понимал. Все-таки Маша очень юна, особенно по сравнению с ним, и еще не может адекватно реагировать, предательство считает оскорблением, а не ходом в шахматной партии…

* * *

Ник позвонил маме узнать, всё ли в порядке у Леши. Мама отвечала растерянно, потом и вовсе замолкла.

— Никита, тут какие-то люди…

В трубке загрохотало, взвизгнула женщина, фоном донеслось:

— Кто вы такие? Что вам нужно?

Снова треск и грохот, теперь говорил мужчина:

— Прекратить! Руки на столы, всем оставаться на местах!

Прерывистые гудки.

Это еще что? Рейдерский захват агентства недвижимости? Нагрянул отдел по борьбе с экономическими преступлениями? Ник подбросил на ладони телефон и набрал Пашу: гудки, гудки… Трубку не берет. Почему, если он нужен, никогда не берет трубку?!

Хотя Тимур Аркадьевич отпустил Машу, она не уходила, что-то доделывала, сортировала бумаги.

Ник вышел в коридор, полчаса обзванивал знакомых и не очень и наконец выяснил: маму арестовали. Когда приходят с проверкой, под раздачу попадает бухгалтер. Ник уверен был, что мама не виновата, но закон есть закон.

Значит, необходим адвокат.

У Ника только один был на примете — старый черт с офисом в Кунцеве. Тип премерзейший, но деятельный, везде знакомые и свои люди. Ник записался на прием.

Вот и пригодился отгул.

Исполнив секретарские обязанности, Маша накинула коротенькую шубку, поправила перед зеркалом прическу. «Надо же, как она легко одета», — подумал Ник, застегивая пальто и заматывая шею шарфом.

Маша обернулась:

— Тебя никуда подвезти не нужно? Домой не хочется страсть как.

Ник хотел отмахнуться. Он так и сделал бы, но Маша была нужна ему не только как друг, но и как ценный информатор. И в Кунцево тащиться на общественном транспорте далековато.

Спускаясь в лифте, правой половиной мозга Ник думал о маме и Лешке, левой — о плешивом лекторе Пранове. Несмотря на то что он никудышный оратор, семена сомнений, щедро посеянные пухлой рукой, проросли в тотальное недоверие. Вот он — дух «здорового соперничества»!

Маша стояла, погруженная в свои мысли. От прежней хохотушки не осталось и следа. На третьем этаже вслед за ней Ник перешел в другой корпус и снова оказался в лифте, идущем на минус первый, на стоянку, повторяющую подземные парковки торговых центров и супермаркетов.

Покопавшись в сумочке, Маша достала ключ сигнализации — пискнула машина. Будто завороженная, девушка направилась на звук, подвернула ногу и начала падать, но Ник схватил ее под локоть.

— Больно?

— Нормально, спасибо.

— Разве можно на таких каблуках ходить?!

Маша остановилась у маленького канареечно-желтого «Пежо-107», уселась на место водителя. Ник занял кресло рядом, надеясь, что ездит девушка лучше, чем ходит, и поменяла резину на зимнюю.

Маша вырулила со стоянки, выехала на улицу Вавилова и вскоре на Ленинский проспект. Стемнело, горели фонари, и шел мокрый снег, затрудняя движение и заставляя водителей нервничать.

— Маш, можно вопрос? — нарушил молчание Ник. — Людей с высоким КП берут на учет — и что? Что дальше?

Вздохнув, она пожала плечами:

— Честно? Не знаю. Мне кажется, их лишают судьбы. Как речки… Перекапывают русло, чтобы река текла куда надо…

До Кутузовского проспекта тащились еле-еле, а на самой Кутузе снова застряли. Машина двигалась рывками.

— Зря здесь поехали, — Маша совсем приуныла, — нам на Рублевку поворачивать, а она вообще стоит. Надо было…

Впереди резко загудели, остановились. Маша затормозила и выругалась зло и грязно. Ник покосился на нее — надо же, какие скрытые таланты…

— Ну что еще?! — в отчаянии отпустила руль Маша.

Они только проехали Триумфальную арку, впереди слева торчала стела на Поклонке — фигура Ники, нелепо подсвеченная снизу, напоминала раскорячившуюся бабу с толстыми ляжками. Здесь две части Кутузовского разделял газон, летом цветущий, сейчас — мокрый и неприглядный. И на нем бурлила толпа, переход выплевывал все новые и новые порции молодежи. Маша опустила стекло. Стало шумно.