Девочка с Патриарших - Екатерина Рождественская

— Хлеб это, ты что, станешь хлеб топтать? Нет. А коли тебе цветки в радость, так ходи и любуйся. Ведь как цветок сорвешь, он сразу помирать и начнет, а от умершего какая красота? Смотри на корню, радуйся, что живое!

Бабушка вообще у Нинки добрая была и очень умная, научила ее всяким житейским премудростям. Как-то на ноябрьские каникулы, когда Нинка во второй класс уже ходила, бабушка повела ее с собой в лес и заставила маленькую елочку выбирать. Зачем, спросила внучка, мне не надо. А на Новый год приедешь, елочку украсить захочешь, а у нас во дворе уже расти будет! Срубать просто так не позволю, а свою украсим, и не один год радовать будет. И показала, как надо корни расчистить, чтоб ни одного не поранить, у елки-то все корни по земле вдоль стелются, это у сосны штырем вниз один толстый идет, с сосной сложнее.

Нина крепко-накрепко обхватила маму, свою маму Варю, соединив руки у нее за спиной, чтоб уж точно никогда теперь не отпускать.

— Мне паук приснился. Страшный. Но не маленький, как на даче у бабушки, и даже не тарантул, как в энциклопедии, а огромный, вот с эту комнату! У него было много черных лап, и на лапах были жесткие, как иглы, волосины, которые топорщились, как у ежа. Представляешь, каждая нога как еж? Зато брюхо у него толстое, круглое, совершенно лысое и почти прозрачное! И там вроде что-то готовилось, как в кастрюле, когда ты варишь курицу, булькало, переливалось и просвечивало через кожу. Это было очень страшно. А потом этот жуткий паук всунул в форточку свое длинное жало и чуть меня не утащил…

— Ну что ты, малыш, ты же знаешь, что гигантские пауки вымерли много миллионов лет назад, и у них даже жала не было, — начала было мама, но Нина ее перебила:

— Я знаешь чего испугалась — ты утром придешь, а меня не будет…

— Маленькая моя, дурочка, ну как тебе такое могло прийти в голову?

Мама гладила Нину по волосам, неосознанно все сильнее и сильнее прижимая ее к груди, и вдруг на мгновение изменилась в лице, представив, а что, если б она ее не нашла в кроватке, что, если б искала везде и все равно не нашла, как тогда? Она встряхнула головой, отогнав черные мысли, и снова крепко поцеловала в подставленное темечко:

— Солнышко ты мое, малышка моя… Не думай ни о чем плохом. Чего ты испугалась? На окнах решетки, никакой гигантский паук к тебе не пролезет, а маленьких паучков ты не боишься, ты у меня самая смелая на свете! Смотри, как испугалась! Ты уже большая девочка и все понимаешь. Наоборот, подошла бы к окошку, открыла бы занавески и увидела, что там никого нет!

— А если бы там кто-то оказался? — тихо, почти беззвучно спросила Нина.

— Да кто там может быть! — засмеялась мама. — Кому нужен наш тупик? Разве что дядьке, который очень пописать захотел, приспичило ему. Они приходят и уходят, так уж мы живем на первом этаже. Их же не отгонишь ничем. Помнишь, даже папа объявления смешные писал у тебя под окнами? А как мы веселились, придумывая дядькам послания? Хотя ты была тогда еще совсем крошка. Папка большими буквами писал записки и оставлял их рядом с окном. На какое-то время помогало.

Варвара замолчала и улыбнулась. Тепло было вспоминать. Володька придумывал тогда разные послания, пытаясь отвадить мужиков гадить. Сначала пытался отучить народной мудростью: «На привычку есть отвычка» или «Бык, да и тот отвык», ну и еще что-то в таком духе. А однажды уж как-то очень смело выступил: «Советский человек — это журчит гордо!»

Варя сначала долго смеялась, но потом обругала его, что если кто увидит и донесет, то в органы могут вызвать, и тогда уж точно мало не покажется. А главное, дочка без отца останется. «У нас оттепель!» — заявил тогда Володя, но записку шаловливую убрал, и никто прочитать ее, слава богу, не успел. И было-то вроде все это совсем недавно, а сколько всего уже прошло, подумала Варя.

Нина сидела у нее на коленках, прижавшись сильно-сильно и наконец полностью успокоившись.

— Не бойся, малышка, даже если и ходит кто, ничего плохого тебе не сделает. Ты уже взрослая девочка и все должна понимать. Неприятно, конечно, когда чужие дядьки под окном шляются. Да и пахнет, конечно, противно. Но что тут можно сделать? Помнишь, я в том году даже горшки с цветами там ставила! Так стали в горшки писать! Если хочешь, я могу Лелю попросить, чтоб она за тобой приглядела, когда нас нет дома, — предложила мама. — Или дяде Тимофею скажу, чтоб решетку какую-нибудь поставил у тупичка, чтоб отвадить все эти хождения, не знаю…

— Не надо, мам! И приглядывать за мной не надо, я не маленькая! И ничего я не боюсь.

Хотя на самом деле Нинка очень испугалась. Но совсем не того, что она снова будет одна, а того, что, если Леля хоть однажды придет с ней вечером посидеть, Васька засмеет ее на всю жизнь, а допустить этого было никак нельзя! А про того чужого дядьку тогда и говорить маме не надо, если он просто приходит писать. Да и рассказывать особо нечего — что у ее окна часто появляется чужой дядя и просто улыбается? «Мама решит, что я еще совсем маленькая трусиха и всего боюсь.

Может же такое быть?

Может.

Не скажу ей.

Не надо.

Все же хорошо…

Все хорошо».

— Ну и ладно, — согласилась мама Нинкиным мыслям. — Давай теперь пойдем мыться.

Воскресенье прошло вполне мирно. Приехал папа и забрал Нинку в парк Горького. На целый день! Они поехали туда на троллейбусе по Садовому кольцу, но Нина захотела выйти на одну остановку раньше, у метро «Парк культуры», чтобы пройти, а не проехать через Крымский мост. И погода удалась, и ветра совсем не было, и светило солнышко, и Нина почти забыла о страшном ночном пауке. Они с папой встали на самой середине моста и долго смотрели вниз с вот такущей высоты на серую воду, по которой проплывали теплоходы. Довольные теплоходные пассажиры с радостью махали девочке, которая улыбалась всем сразу и ожесточенно трясла красным шариком, который папа успел купить ей у метро.

В парке было многолюдно и празднично, как и в каждое воскресенье. Маленькие оркестрики играли свое, мороженщицы крутили толстыми задами, чтоб сдвинуть с места тарантайку с товаром и переехать в более тенистое место, милиционеры, заложив руки за спину, зорко смотрели за порядком.

Нина взяла папу за руку и потянула, как маленького, к пруду. Вода пахла болотом и цветущей ряской. Качались лодки с парочками, гребцы были очень сосредоточены, словно от того, как они проведут свою даму по этой маленькой лужице, целиком зависело их будущее. Они недовольно зыркали на соперников, отталкивались веслами, издающими глухой подводный звук, и виновато улыбались избранницам. Движение по прудику было хаотичным, немного нервным и непредсказуемым, как в дикой природе. Часто лодки боком задевали друг друга, проскальзывая мимо. Девушки взволнованно вскрикивали, теребили косички, бросали вопросительный взгляд на гребца и томно, рыбкой, опускали руку в прохладную воду.

Нина следила, улыбаясь, за этим ритуалом, понимая, что идет какая-то взрослая игра, правила которой ей еще не совсем понятны. Но игра эта ей определенно нравилась: она видела, как девушки в лодках зачем-то норовят сесть повыгодней перед своими гребцами — и чтоб вырез поглубже, и ножки красиво поставлены, и изгиб тела как на картинке. А молодые люди в ответ загадочно оскаливались, поигрывали мускулами, наваливались на весла всем своим телом, чтобы хорошенько оттолкнуться, а один даже снял рубашку и оголил торс.