Камера хранения. Мещанская книга - Александр Кабаков

Сынки академиков и прочих начальников имели другие «Победы» – первые советские автомобили среднего класса, продававшиеся частным лицам. Это легло в основу знаменитой двусмысленной подписи к карикатуре – юный пижон и его автомобиль – «Папина “Победа”». Да, талантливые люди работали в «Крокодиле»!

А мы, гарнизонные барчуки, довольствовались часами.

Что до меня, то, будучи неизменным отличником, я получил часы – обычную «Победу», правда, с золотым ободком на циферблате – только в девятом классе. После того как нас с моей избранницей, загулявшихся до полуночи, разыскивали все родители.

…Много чего происходило с часами потом. Ту «Победу» у меня, с криком «Шух не глядя!» («Меняемся втемную!»), в первый день отобрали в армии дембеля́, сунув мне взамен пустой корпус. Потом у меня был сплошь золотистый суперплоский «Полёт». Потом, много лет спустя, – «подшипник» Seico на кандалоподобном браслете. Потом, в начале восьмидесятых, я, как дикарь, радовался электронной одноразовой игрушке в черном пластмассовом корпусе. А теперь ношу исключительно дареные. И не придаю никакого значения фирме.

Но никогда не забуду те, с золотым ободком. И как я впервые отогнул обшлаг и сказал «время детское». И как презрительно отзывался о сохранившихся кое у кого из одноклассников трофейных – «штамповка»…

Да, немало натикало с тех пор.

Они были в каждом доме.

Ну, почти в каждом.

Пожалуй, это единственный предмет, прошедший из дореволюционной жизни сквозь Гражданскую и Отечественную, экспроприации и сплошные посадки, голод и холод, нищету и оттепель – и оставшийся неприкосновенным и незаменимым.

Если бы не швейные машинки с готического начертания словом Zinger, желтыми буквами на черном металле, большая часть населения нашей страны ходила бы голой вплоть до шестидесятых годов прошлого века. Потому что готовой одежды в магазинах почти не было или было мало, стоила она дорого при отвратительном качестве, а кружки кройки и шитья были при ЖЭКах, Домах культуры и вообще при всем. Каждая советская женщина более или менее умела шить или шила, не умея.

И шила на машинке Zinger, пережившей все пятилетки почти без ремонта. Разве что иголки приходилось менять время от времени – они были уже советского изготовления и, соответственно, ломались постоянно, – да смазывать время от времени механизм, откидывая для этого так называемую головку – то есть всю собственно машинку.

Zinger бывал «ручной», привод которого крутили рукой, в то время как другая рука подсовывала под иголку, сновавшую в «лапке», сшиваемые полотнища. В нерабочем состоянии машинка накрывалась деревянным футляром с гнутой крышей, на которой была ручка для переноски… И «ножной» – чугунная узорчатая рама, чугунная же качающаяся педаль, от которой ременное кольцо передавало движение механизму. В нерабочем состоянии «головку» можно было убрать «вниз головой» под «столик», закрыть створки – и получался действительно столик, ровная деревянная поверхность…

Иногда швея нечаянно подсовывала ноготь под лапку. Ноготь иголка пробивала насквозь, женщина теряла сознание и обретала его только с помощью нашатыря, а на ногте надолго оставалось синее пятно.

Уплотняли, разоблачали, приводили в исполнение, укрепляли, сплачивались, перевыполняли, отрекались, сознавались, атаковали, закреплялись и несли потери…

А Zinger строчил и строчил, шуршал ременный привод, ползла ткань и ложилась гармошкой на пол. Вечный Zinger, непобедимый шедевр механики.

Собственно, такого совершенства достигли лишь считаные устройства, не использовавшие энергию пара, электричества или атомного ядра – только рычаг, пружину и физическую силу человека. Револьвер, велосипед, пишущая и швейная машинки.

…Потом появились отечественные – в старинном русском городе стали делать точь-в-точь Zinger. Даже цвета были те же – желтое на черном…

Но они безнадежно ломались через месяц, год, ну, при удаче, через два года сбивчивой, из последних сил, работы. А Zinger все строчил, летел и рябил в глазах давно порвавшийся и соединенный проволочкой приводной ремень, и строчка была идеально ровной, и оставалась только одна тревога – как бы не сломалась последняя «родная», чудом добытая иголка.

У меня под лестницей стоит «ножной» Zinger. Фантастически красивая рама литого чугуна, чуть-чуть отслоившаяся облицовка столика – дубовый шпон… Машина на ходу, еще не очень давно на ней подшивали новые шторы. Но вот иголка сломалась, а так-то все в порядке…

…И пройдет еще сто лет, дай бог, не таких, как предыдущие. И колесо будет крутиться, фигурные литые спицы будут сливаться в мерцающий диск, и Zinger будет вечным, а все остальное – преходящим.

Я видел швейные машинки, которые шьют сами: включаешь электропривод, задаешь программу, можно отвернуться и забыть – швейный компьютер все сделает сам. Но на кой черт мне швейный компьютер, если я могу управлять техническим шедевром под названием Zinger? Я надеюсь, что мы поймем друг друга – в конце концов, я тоже сделан неплохо и без всяких микропроцессоров.

Шахматная лихорадка первой волной накрыла СССР в двадцатые-тридцатые годы. Неудобная фигура белоэмигранта Алехина и вообще существование поля общественного интереса, которое никак не удавалось превратить в поле классовых битв, сделали из всех игр важнейшими для нас шахматы. Рабоче-крестьянские городки с одной стороны и аристократический теннис – с другой требовали площадей и при этом оставляли свободными головы. А свободная голова и тренированные руки граждан – неприемлемое для начальства сочетание. Вот проходные пешки, дальнобойные офицеры и хитроумные комбинации вокруг королевы – другое дело. Голова занята, но при этом политически безопасна. Возможно, еще политически целесообразней было бы внедрение кроссвордов, но трудящиеся тогда знали слишком мало слов…

Потом настоящая война коричневых против красных на некоторое время потеснила игрушечную войну белых против черных, но к началу пятидесятых шахматы почти вернули свои позиции. Их реванш отчасти объяснялся взрывом популярности шахмат карманных, мгновенно сделавшихся лучшим подарком взрослым и подросткам, предметом, который тогда обязательно следовало иметь современному человеку. Теперь же изменчивая мода и возможности компьютеров вытеснили карманные шахматы на дальнюю периферию повседневности, но многие скажут, что прекрасно их помнят.

Думаю, это иллюзия – детали забылись. А детали были занятные.

Небольшая картонная коробочка, примерно 15×15×2 сантиметра, открывалась, и ты попадал в шахматный мир лилипутов Свифта. Дно коробочки изнутри представляло собой шахматную доску, 64 белые и черные клетки, на которые был разделен покрытый целлофаном квадратик. От обычной шахматной доски карманная отличалась не только размерами, но и наличием в середине каждой клетки отверстия диаметром 2–3 миллиметра. Соответственно, каждая фигура снизу заканчивалась штырьком, туго входившим в это отверстие. Таким образом, шахматы соответствовали их второму названию – не «карманные», а «дорожные». В принципе никакая тряска не могла выбросить штырьки из отверстий. Так что даже езда по отечественным дорогам в отечественном жестяном межрайонном автобусе, полном пыли и громких отзывов о дороге, не мешала шахматной мысли приткнувшихся с маленькой коробочкой на заднем сиденье вечных командировочных, странствующих рыцарей планового хозяйства – наиболее преданных поклонников микрошахмат…