Под защитой высших сил - Евгения Горская

Неловко перед Игорем.

Нет, скорее перед Леной.

Впрочем, дядя в полном здравии, а что будет когда-нибудь, никто не знает.

– Пойдем спать, дядь Лева, – устало предложила Настя. – Скоро утро.

Воскресенье, 31 октября

К утру Ларисе, отупевшей от неизвестности и бессонной ночи, уже казалось, что она всю жизнь так и будет сидеть, прислушиваясь к каждому шороху и поминутно косясь на телефон. И она никогда больше не увидит человека, который часто ее раздражал и о котором она практически ничего не знала.

Вернее, знала только одно: что всегда может на него положиться.

В начале апреля они возвращались с дачи. Владимиру ехать на дачу не хотелось. Лариса видела, что в пятницу он принес с работы какие-то бумаги, видимо, хотел поработать в выходные дома, но ей очень хотелось за город, разжечь огонь в русской печке, дышать сырым подмосковным воздухом, сидя на крыльце, любоваться на звезды. Лариса любила смотреть на звездное небо. Она решила немедленно ехать на дачу, и Владимир поехал.

Суббота тянулась еле-еле. Еще везде лежал снег, о походе в лес не могло быть и речи. Там, где снег растаял, была непролазная грязь. Лариса до вечера провалялась на стареньком диване, листая старые журналы, сотнями валявшиеся на чердаке, сколько Лариса себя помнила. И вечером решила возвратиться в Москву.

По дороге она злилась на Володю, покорно согласившегося непонятно за каким чертом ехать на накрытый весенней распутицей участок. Отказался бы сразу, им не пришлось бы теперь тащиться по грязной трассе.

Она злилась, от злости и села за руль его машины – свою ей все-таки было жалко гваздать на подмосковных дорогах. Она до сих пор с содроганием вспоминает свой ужас и как вцепилась в руль и не могла оторвать от него рук, понимая, что черная, мелькнувшая перед лобовым стеклом тень и мягкий толчок означают конец ее прежней жизни. Она не помнит, как остановила машину. Помнит только, как Володя отдирал ее руки от руля и повторял ей словно глухой:

– Уходи отсюда, быстро. Уходи. Иди назад, мы только что проехали тропинку к станции. Садись на электричку. Все будет нормально. Иди, Ларочка, иди.

Потом она долго брела по дороге к железнодорожной платформе, смотрела в черный квадрат окна электрички, а уже дома все ходила по квартире как заведенная, пока наконец не услышала тихий скрежет открывающегося замка. Она вцепилась в Володю так же намертво, как незадолго до этого в руль, и долго не понимала, что ничего непоправимого не произошло.

Мужик, неожиданно выскочивший на дорогу, был мертвецки пьян, ехала она медленно, отделался алкаш только синяками. Даже гаишников вызывать не пришлось. Матерящийся мужик стал требовать от Володи на бутылку, потом, получив деньги, никак не хотел ехать в травмопункт, но Володя его отвез, несмотря на сопротивление. Никаких переломов, никакого сотрясения мозга.

Володя не знал этого, когда гнал ее на станцию. Он рисковал ради нее собственной свободой.

Ни один из ее предыдущих мужей никогда так не поступил бы. Никому бы не пришло в голову взять на себя ее вину. Наоборот, это ей пришлось бы любого из них успокаивать, хотя тюремный срок грозил ей.

Почему она считала, что Володя такой же никчемный, как ее прежние мужья? Потому что не стремился делать карьеру? Не ставил такие же высокие планки, как она?

Или потому что никогда с ней не спорил? Терпеливо сносил ее капризы и плохое настроение?

А Ракитин? Он заставил бы ее уйти с места происшествия, рискуя оказаться в тюрьме? Ей очень хотелось думать, что он поступил бы как Володя, но она понимала, что это… сомнительно. Вот ради той девицы, которой он смотрел вслед, возможно. А ради нее, Ларисы, вряд ли.

Ей так сильно захотелось увидеть Володю, что она застонала и съежилась, испугавшись собственного голоса.

Телефон зазвонил неожиданно. Лариса сняла трубку, не надеясь узнать что-то о муже, и только боялась, что звонит кто-то из родственников, и ей придется разговаривать, а говорить у нее не было сил.

Незнакомый усталый женский голос рассказывал ей, что вчера Владимир Дмитриевич попал в аварию, сейчас он в больнице, и Лариса тупо кивала и почти ни слова не понимала из того, что ей говорили. Хорошо, что рядом с телефоном лежала ручка и старая записная книжка, и Лариса машинально записала номер больницы, потому что, положив трубку, она этого номера не помнила. До сих пор она никогда не жаловалась на память.

Она хотела заставить себя позавтракать, но не смогла, наспех выпила растворимого кофе, который терпеть не могла, вызвала такси и нескончаемо долго ждала у подъезда быстро подъехавшую машину, зябко обнимая себя руками, и удивлялась, что еще вчера осень казалась ей удивительно теплой.

В больнице ей повезло, она сразу нашла нужного врача, догадалась сунуть пятитысячную купюру в карман халата и очень скоро входила в палату реанимации, куда входить было запрещено.

Лариса редко бывала в больницах, в прошлом году несколько раз навещала лежавшую на обследовании мать да еще однажды, совсем давно, подругу, которой вырезали аппендицит. Тогда больницы вызывали у нее тоскливое раздражение, ей хотелось побыстрее уйти, и она не знала, о чем говорить с лежавшими там людьми.

Сейчас палата реанимации вызвала у нее давно забытое чувство абсолютной беспомощности. Владимир спал, во всяком случае, глаза у него были закрыты, а на трубки, тянувшиеся к капельнице, она старалась не смотреть.

Ей очень хотелось узнать, куда и зачем поехал он в субботу вечером, даже больше того, как произошла автомобильная авария. Лариса наклонилась и тихо позвала мужа. Он не пошевелился. Что делать еще, она не знала, потопталась и вышла.

В пустом коридоре у окна одиноко стояла женщина в накинутом на плечи белом халате. Лариса огляделась, никого из медперсонала не увидела и нерешительно направилась к выходу из корпуса. Женщина в наброшенном халате окинула ее равнодушным взглядом, и Лариса едва не замедлила шаг: незнакомка была поразительно хороша. Темноволосая, с такой же короткой стрижкой, как у самой Ларисы, тонкий нос с горбинкой, красивые губы и раскосые, широко поставленные темные глаза, придававшие ей загадочный и благородный вид.

Уже дома, лежа на диване и разглядывая потолок, Лариса неожиданно подумала, что той женщине нечего было делать в коридоре напротив палаты реанимации. Если только… не ждать, когда очнется Ларисин муж.

Куда и зачем понесло его вечером в субботу?

Уж не к этой ли красотке?

Лариса метнулась к телефону, путаясь, начала нажимать на кнопки, выискивая в электронной памяти номер утреннего абонента, неизвестной женщины с усталым голосом, сообщившей страшную новость.

Номер оказался билайновским, и ответила женщина сразу же, как будто ждала Ларисиного звонка.

– Извините, – стараясь говорить вежливо и одновременно кипя от злости, начала Лариса.

– Меня зовут Полина Колыбанова, – устало представилась женщина и объяснила не успевшей задать ни одного вопроса Ларисе: – Я работаю с Владимиром Дмитриевичем.