Да будет воля Твоя - Максим Шаттам

— Вы полагаете, что… ваша дочь? — едва слышно спросил Джарвис.

Элейн подалась вперед, придав себе решительный вид, ее грудь натянула ангорскую шерсть пуловера. Несмотря на разыгравшуюся в ней драму, на кипящее нутро, на охватившие ее бурные чувства, на разъяренную материнскую душу, Элейн Монро сохраняла достоинство и, рискуя показаться бесчувственной, соблюдала запредельную дистанцию. Но Джарвис прекрасно чувствовал, что она прилагает массу усилий, чтобы не взорваться.

— Вот уже несколько дней, как Эзра ходит сама не своя.

— А точнее? Диана, моя помощница, сказала, что речь идет о прошлой ночи.

— Нет, в прошлую ночь я нашла ее в слезах в туалете, там я это и поняла, но перемены с ней произошли за последние пять дней. Она убеждает меня, что все это ерунда, что это из-за… ну, вы понимаете, женские дела, но я не верю ни единому слову. Она избегает нас, почти все время проводит в комнате, а когда выходит, держится за стены, ничего не ест, у нее вечно красные глаза, разъеденные солью от слез, а ведь была такая веселая и живая! Теперь же она превратилась в призрак.

Слова выстреливали изо рта Элейн Монро, словно она старательно повторяла их на протяжении нескольких часов, чтобы, наконец, высказать в урочное время. Джарвис потер руки. Боже, как ему хотелось курить. Всего одну-две затяжки, чтобы придать себе уверенности, заполнить себя.

— Что заставляет вас думать, что она была?.. — осмелился спросить шериф, не рискнув произнести главного слова, так как оба родителя находились перед ним, и это слово относилось к их дочери.

— В прошлую субботу меня не было, я ездила к сестре в Талсу, Кормак сидел на производственном совещании, из тех, что завершаются карточными партиями, если вы понимаете, о чем я говорю.

Она снова посмотрела на мужа, и в этот раз Джарвису показалось, что своим взглядом она пригвоздила его к стене так, как могут делать только женщины.

— Эзре весной исполнится шестнадцать, — продолжила Элейн, — она уже достаточно большая, чтобы оставаться дома одна, особенно когда рядом есть прислуга, так что, по сути, она не совсем одна. Два месяца назад она сама настоятельно попросила, чтобы мы перестали приглашать Лавинию посидеть с ней, ей хотелось больше независимости, больше доверия. И Кормак решил, что настал подходящий момент, он любит возлагать ответственность на всех и вся.

— Вы вернулись в тот же вечер?

— Нет, я осталась у сестры, чтобы не ехать ночью, и вернулась утром. Эзра находилась у себя в комнате. Сразу я ничего не заметила, в полдень она сказала, что чувствует себя неважно, и не спустилась к завтраку. На следующий вечер я стала подозревать что-то неладное, однако она уверяла меня в обратном, надела на себя маску женщины и притворно улыбалась, чтобы попытаться переубедить меня. Но в таких обстоятельствах одурачить мать невозможно. Сначала я подумала о поклоннике, подождала, пока она уйдет в школу, и обыскала ее комнату, но ничего не нашла. Но я упорная, шериф, настоящая гиена, когда речь заходит о моем потомстве.

Джарвис легко в это поверил, достаточно послушать, как она произносила свою речь: чеканила каждое слово с вызывающей точностью, а взгляд ее не терпел никаких возражений.

— Я заподозрила неладное, когда спустилась в подвал. Там я нашла свежевыстиранные простыни.

Повернув голову к мужу, она продолжила, немного повысив голос, чтобы предвосхитить любой контраргумент:

— Прислуга меняет белье только по четвергам, никогда в начале недели, специально, чтобы на выходных у нас были чистые простыни, за исключением особых случаев. Я спросила у Прешиз, нашей экономки, отдавала ли ей Эзра постирать простыни, но оказалось, что нет. Эзра выстирала их сама. Она никогда не стирает сама. А знаете, что я нашла рядом с корзиной для белья? Баночку с крупной солью.

Джарвис откинулся на спинку дивана и скрестил руки на груди. Почти тридцать лет он жил с королевой порядка и управления, и за это время столько раз слышал, как Эмма излагает свои маленькие хитрости, что выучил их наизусть. Крупную соль сыплют в холодную воду, чтобы отстирать пятна крови с одежды: это основное правило, особенно когда в доме трое сыновей.

— Позволю себе заметить, что это могло совпасть с тем, о чем она вам сказала, — произнес Джарвис, пытаясь понять: перед ним властная мать, оскорбленная поведением дочери, или же за словами Элейн действительно скрывается настоящая драма.

— Если бы вы знали мою Эзру, шериф, вы бы поняли, что нет. Ее поведение изменилось в одночасье. Она съежилась в своем коконе, она больше не смеется, у нее отсутствующий вид, ее голова где-то в другом месте, и по ее глазам я вижу, что в ней что-то сломалось. А если вам хочется знать все, скажу, что я знаю с точностью до дня, когда моя девочка становится женщиной, подобного рода вещи от меня не ускользают, и это не самые лучшие дни месяца.

Внезапно Элейн подалась вперед, и впервые после того, как Джарвис переступил порог дома, он убедился, что здесь слишком просторно, ибо жена Кормака так и не смогла положить руку ему на запястье — жест, который ему вряд ли бы понравился, потому что ладонь ее наверняка холодная и неприятная на ощупь. Вместо этого она зажала его душу в тиски своих голубых глаз и добавила слегка дрожащим голосом:

— Шериф, мою дочь изнасиловали, у меня сомнений нет. Это тот же самый тип, что напал на Луизу Мэки, я знаю эту историю, он нападает на девушек у них в доме, ночью, когда они спят, хрупкие подростки, не способные себя защитить. Это он, шериф, я уверена. И хочу, чтобы вы немедленно арестовали его. Хочу, чтобы все ваши люди работали днем и ночью, чтобы найти его и посадить за решетку, хочу увидеть, как его мозг станет кипеть на электрическом стуле, пока не польется из ушей. Надеюсь, я ясно выразилась?

Теперь она говорила ровно, не повышая голоса, и четко, не мигая, перечисляла свои желания. У Джарвиса пересохло во рту. Он посмотрел на еще дымящийся фарфоровый чайник, не решаясь самому налить себе чаю, но внезапно передумал. Он явственно услышал голос жены и почувствовал, как она легонько шлепнула его по пальцам, чтобы он вел себя подобающе.

Кормак вытащил из кармана зажигалку и разжег потухшую сигару, окутав себя, словно призрачным костюмом, серыми клубами ароматного дыма.

— Насколько я понял, это вы в тот вечер вернулись домой? — спросил шериф у бизнесмена, который, глубоко затянувшись своей сигарой, в ответ кивнул головой. — Вы не заметили ничего подозрительного? Взломанная дверь, приоткрытое окно?

— Нет, вы же знаете, какая погода стояла в эти дни, я бы непременно заметил.

— Вы поднялись к дочери?

— Нет, я вернулся довольно поздно, к тому же, я давно не захожу к ней, чтобы поцеловать ее на ночь, ведь она… она почти взрослая.

— Могу я с ней поговорить?

— Она вам ничего не скажет, — тотчас произнесла Элейн, — можете поверить мне на слово. Как мать, я глубоко в этом убеждена. Вы увидите Эзру, которая постарается притвориться любезной, улыбающейся и станет отрицать, что она стала жертвой чего бы то ни было. Но я знаю ее лучше, чем кто-либо, и я это чувствую. Если ваша жена утверждает, что знает, что что-то случилось с вашим ребенком, вы ведь поверите ей?