Бритт Мари изливает душу - Астрид Линдгрен

– Милый, милый маленький Иисус, – сказала она, захлопав в ладошки.

Мы облачились как можно быстрее, лучше сказать, впрыгнули в нашу одежду. Алида разожгла огонь в гостиной, и мы, как всегда утром рождественского дня, пили там кофе из медного кофейника, которым пользуются лишь раз в году, на Рождество. На круглом столе стояла самая разная выпечка: перцовые пряники, мелкое печенье на коньяке, миндальные ракушки, кренделя, посыпанные сахаром, и шафранные булочки такой формы, которая повторяется из года в год. Однажды Алида пустила в ход новую форму, но к этим булочкам отнеслись с глубоким недоверием, так что уже много лет она их не печёт.

Между тем успело взойти солнце, и, когда в окно гостиной мы выглянули в сад, Сванте сказал:

– Враньё! Этого не может быть!

И в самом деле, невозможно было поверить, что это правда, что сочельник может быть так прекрасен. Мне кажется, что в такие дни чаще бывает бесснежная, чёрная зима или талый снег.

В полдень мы всегда ходим на кладбище, где похоронены папины родители, наши бабушка и дедушка. Там, наверху, среди всех этих старых могил было так тихо, так чисто и бело, так мирно! Я почти уверена, теперь я знаю смысл выражения: «Мир, который выше всякого понимания».

Когда вы наряжаете ёлку? Мы никогда не наряжаем нашу в сочельник раньше полудня, и это было первым, что мы сделали, вернувшись домой. Мы повесили на ёлку наши всегдашние рождественские украшения, среди которых самые главные драгоценности – стеклянная трясогузка, которая висела на ёлке, ещё когда мама была маленькой, и несколько ангелов из ваты, видавших значительно лучшие дни и наверняка созревших для получения медали Pro Patrias[58]– за долгосрочную и верную службу.

Я охотно рассказала бы тебе о том, как мы ели рождественский обед за столом с откидными краями в кухне и макали хлеб в котелок у плиты, а вечером ели вяленую треску, и кашу, и ветчину. Но отчасти ты, пожалуй, очень кстати интеллигентна, так что сама вычислила всё это, а отчасти я, к сожалению, не в таком состоянии, чтобы вообще восторгаться нашим рождественским угощением. Я могу только торжественно и свято заверить тебя, что мы и вправду ели без конца и вправду глупейшим образом рифмовали стихи, посвящённые каше. Что ты, например, скажешь об этом стишке, который высидел Сванте и сам считает его выдающимся литературным творением:

Гораздо больше молока

люблю я эту ка –

шу, что сварила в ка –

шнике красавица служанка.

«Красавица служанка» – это Алида, и вид у неё был такой, будто она не знает, как ей воспринимать эту хвалебную эпическую песню. В конце концов она решила считать себя польщённой, и мы завершили трапезу в наилучшем расположении духа.

Так мало-помалу, к великому удивлению Йеркера, настал вечер. Братец всё время сомневался, что это произойдёт.

Мы помогли вымыть посуду, а потом собрались в гостиной. Мы зажгли все свечи на ёлке, на круглом столе и на краю вытяжного колпака над очагом. Мама села за пианино, а мы встали вокруг неё. И запели, о, как мы пели и как весело было петь все эти старинные рождественские песни! Затем на некоторое время настала тишина, и папа открыл Библию. Не думаю, что захочу пережить тот сочельник, когда не услышу, как папа читает рождественское Евангелие. Оглядываясь назад, на все сочельники моего детства (теперь, верно, я уже больше не ребёнок?), я прежде всего вспоминаю это, вспоминаю гораздо чаще, чем все рождественские подарки, никогда не казавшиеся мне такими чудесными, как чтение папы:

– «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле»[59].

Блаженная дрожь охватывает меня всякий раз, когда я слышу это вступление. Не знаю ни единого поэтического произведения, которое было бы прекраснее и совершеннее, чем рождественское Евангелие.

– «В той стране были на поле пастухи, которые содержали ночную стражу у стада своего»[60].

Кайса, когда ты слышишь эти слова, не чувствуешь ли ты себя перенесённой в маленькую страну Иудейскую на несколько тысячелетий назад? Мне кажется, в них заключена вся мистика Востока.

Затем Майкен и я спели дуэтом «Сияние над морем и берегами» и «Мерцай, мерцай, звезда ясная…». Как обычно, Алида плакала так, что только брызги летели, это её всегдашнее занятие.

– Если бы ангелы пели, и то не могло бы быть красивее, – вздыхала она.

Не думаешь ли ты, Кайса, что в её суждении есть некоторое преувеличение?

Ещё не успели высохнуть слёзы Алиды, как в дверь постучали, и Моника в напряжённом ожидании намочила брючки.

Вошёл Сванте, удачно загримированный Рождественским Домовым.

– Есть тут послушные дети? – совершенно традиционно спросил он.

– Да, я, – дрожащим голоском ответила Моника. – А Йелкел иногда бывает узасно глупым, – добавила эта маленькая мартышка.

– Сомневаюсь, с такой-то младшей сестрёнкой, – сказал Домовой. – Вот тебе подарок!

Однако мы все, хорошие мы дети или плохие, получили рождественские подарки. Вот что получила я: серые лыжные брюки – специальную модель для слалома, красный шерстяной свитер, связанный Майкен, четыре книги, а именно: «Шведы и их вожди»[61], «Сага о Йёсте Берлинге»[62], «Длинноногий дядюшка»[63]и антологию шведской художественной литературы.

Ещё я получила портмоне из мягкой коричневой кожи, домашней вязки варежки, гарнитур нижнего белья, бумагу для писем, ну и, в общем, всё. Да, правда, я получила от Моники марципанового поросёнка и хорошенький маленький флакончик духов от Йеркера.

Мне кажется, содержимое флакончика может одурманить весь город, так жутко оно пахнет, и я сказала Йеркеру, что решусь подушиться из этого флакончика только тогда, когда нужно быть особо изысканной. Но он настойчиво желал, чтобы я немедленно капнула немного на себя, поскольку ведь сочельник. И у меня не хватило духу отказать мальчику.

– Прекрасно, – изрёк Сванте, – потому что, если в рождественские дни тебя угораздит заблудиться и на тебя объявят розыск, мы тотчас же найдём тебя по этому запаху.

Потом мы танцевали вокруг ёлки, чтобы Моника стала точь-в-точь такой блаженно счастливой, как и должно быть в её возрасте в сочельник. И она сделала несколько слабых попыток впихнуть в нас немного орехов и миндаля, но как будто ничего не получилось. Мама сказала, что Моника может не ложиться спать, пока не захочет. В половине девятого она уселась в уголок и стала играть со своей новой куклой. Она была похожа на маленького сонного херувима. И мы услышали, как она тихонько говорит самой себе: