Чайник Рассела и бритва Оккама - Максим Карлович Кантор

ресторана «Максим» на работу в колледж как историка-медиевиста. А кто же автор диссертации Анны Малокарис и какую роль играет прекрасная гречанка в этом колледже, над этим пришлось поломать голову. Ведь у Анны Малокарис есть дочь и дочь вроде бы от покойного сэра Уильяма. Помог номиналист Хьюго Берримор, истинный отец ребенка.

Видите ли, не надо быть комиссаром парижской полиции, чтобы понять, что сэр Уильям в свои немолодые годы не мог произвести потомства. И я прикинул, какой стрелок мог стоять за спиной пожилого охотника, чье ружье давно заряжено холостыми патронами? Кто мог ввести в колледж красавицу гречанку и убедить сэра Уильяма, что дама ему преданна и влюблена. Когда услышал самодовольную теорию летающего чайника, понял окончательно: тот, кто считает, что недоказанная гипотеза все равно что не существует, — вот этот субъект и есть тот, кто подвел Анну Малокарис к Уильяму Расселу. Поскольку именно Хьюго Берримор последние двадцать лет и пишет статьи за сэра Уильяма, не так ли?

Мегре курил и наблюдал за собранием.

— Это лишь тот изюм, что сам высыпался из булки. Я даже не ковырял булку ножом. Просто собрал изюм со стола. Есть и другой изюм, спрятанный чуть глубже.

Лестрейд подался вперед. Мысль — а инспектора Скотленд-Ярда мысли посещали не всегда — прочертила резкую вертикальную морщину по лбу Лестрейда.

— Какие же изюминки приходилось выковыривать затем? — рассуждал Мегре вслух. — Ну, например, меня удивило, что советский русский полковник НКВД пишет работы по отнюдь не целомудренной любовной лирике Байрона. Это ведь странно, не так ли? Нетипично для советского человека восторгаться аморальными связями. Но если речь идет о потомке князя Курбского, ставшего польским шляхтичем, то такая вольность приемлема. И тут я подумал о том, как много в НКВД польских фамилий: Дзержинский, Менжинский, Курбатский… И я спросил себя: если это агент Пилсудского, если это тот, кто разваливает Европу проектом «Межморье», то ему естественно было бы взорвать отношения между Россией и Германией, не так ли? Делать вид, что укрепляет союз, а на самом деле его уничтожить. Прошу вас, сидите спокойно, мсье Курбатский, я ведь еще не закончил. Вы еще успеете пострелять.

Мегре посмотрел на Бенджамена Рассела.

— Видите ли, перед войной всегда много вранья. Многие упрекают Сталина и Гитлера в том, что те ловят шпионов. Но, скажу вам откровенно, и мы во Франции охотимся за шпионами постоянно. И причем со времен Филиппа Красивого, которого тут поминали за столом. Как же без шпионов, господа? И вредители, и шпионы, и саботажники, конечно же, есть. Но им так положено, это у них работа такая. Это правда логики их профессиональной деятельности. Летает там чайник или не летает, а работать-то надо. Иное дело, когда логика вранья становится общей — когда вранье становится идеологией общества. А это неумолимо происходит — и бритвой Оккама не обойдешься. Врут все. Понимаете? Врут абсолютно все.

В последние годы я растерялся: говорю с коммунистом, а он не коммунист. Говорю с социалистом, а он не социалист. Вранье — и есть наша правда.

Врут философы — потому что они не философы, и никаких идей у них нет. Они даже не аккуратные историки философии, потому что они идут на любые махинации ради своей диссертации. Врут оппозиционеры, потому что у них нет никаких оппозиционных идей — они точно так же пользуются привилегиями подлой власти и вовсе не хотят ни равенства, ни справедливого распределения. Врут социалисты — потому что они скорее застрелятся, чем будут помогать клошару, они просто хотят переиграть в дебатах капиталиста. Врут марксисты — потому что не хотят объединения тружеников, а желают присвоить капиталы собственников. Врут националисты — потому что никто из них не хочет остаться наедине с убогим сельским хозяйством своей страны, а хочет присвоить продукт страны чужой. Врут левые — потому что они давно объединились с правыми. Вы заметили эту феноменальную особенность нашего времени — национал-социализм. Некоторые называют этот союз «национал-большевизмом». Странно, да? Одновременно и за равенство, и за превосходство одной нации над другой. Это же нонсенс, дикость! Но нет, это и есть правда. Позовите Оккама, отрежьте бритвой национализм от социализма. Но не получается! И самым оглушительным враньем стало то, что нет уже разницы между преступниками и сторонниками порядка, поскольку общий порядок — и есть самое вопиющее преступление. Вы хотите от полицейского, чтобы он установил справедливость. Но если нет справедливости в принципе, что именно вы хотите защитить?

— А почему вы обращаетесь ко мне, господин комиссар? — тонким голосом крикнул Розенталь. — Я здесь единственный, кто не солгал!

— Вот об этом вам уже расскажет Холмс, совсем не я. Шерлок, вы ведь уже здесь? Вы слушаете нас?

— И давно, Мегре.

Холмс, как всегда, говорил негромко.

— И мне есть что добавить.

Глава 9

— Мы с комиссаром шли разными путями, но пришли к схожим выводам, — сказал Холмс. — Впрочем, не стану отрицать: нахожусь под влиянием французского коллеги. Придерживаюсь собственных методов, Мегре, однако продолжаю обдумывать вашу мысль. Помните, вы сказали, что все причины возникают одновременно? И привели любопытный пример с катастрофой Европы в 18-м году. Мы редко думаем системно, сознаюсь. Я сам, хоть и называю свой метод дедуктивным, дедукцию частенько строю на кропотливой индукции. Но мне не стыдно учиться — только глупцы стыдятся сидеть за партой до старости! — и вот, вы показали мне пример, когда дедукция не работает. Как прикажете анализировать беду 18-го года? Революция, война и испанская инфлюэнца — тут Оккам растерялся бы: что именно есть причина общей катастрофы. А люди гибнут, вот это однозначно. Но что именно лечить, с чего начать? Мне было важно это услышать. Обычно детектив и номиналист ищут одну причину, а прочее убирают как несущественное. Но ваш пример и мой опыт говорят, что причин у события много, даже если суть событий — одна. Суть убийства в том, что живого человека умертвили, суть войны — в массовом убийстве. Но сколько же причин?

Вместе с Холмсом в зал вошли Сильвио Маркони с расцарапанным лицом, рабочий Том Трумп, державший в руках деревянные обломки, в коих сведущие люди признали части кресла.

— Сперва я на диване сидел, — растерянно говорил специалист по Данте, — а потом разволновался, вскочил. Упал на кресло, и вот… Сотрясение мозга, не иначе…

— Не виноват я, — причитал честный Том, — без клея разве склеишь?

— Прецедент несомненно имеется, Том, — сказал Холмс, — до профессора Маркони точно так же пострадал и профессор Розенталь. Но не все