Крик родившихся завтра - Михаил Савеличев

– К нам в класс пришел новый ученик. Ее зовут Иванна. Прошу любить и жаловать.

Дедуня ничего не говорит, оглядывает нас директорским взглядом, лишь слегка задержавшись на Надежде. Чуть-чуть. Но это чуть-чуть мне очень не нравится. И, кстати, какая такая Иванна?! У вас глаз нет? Осматриваюсь: у всех глаза на месте, даже у Зая Грабастова. Новенького рассматривают. Дедуня наклоняется к Фиолетте:

– Как договаривались, Виолетта Степановна.

– Хорошо-хорошо.

Иванна разглядывает кончики туфель. На класс не глядит.

Фиолетта подталкивает в спину:

– Садись на первую парту, к Ивановой.

А я, готовая завопить: «Постойте, постойте! Какая еще Иванна?! С каких это пор у них такие имена?! Может, их еще и в наш туалет пускать?!», затыкаюсь и отваливаюсь. Надежда сжимает мою руку. Понятно, без истерик. Выметаюсь, уступая место этой самой Иванне. Меня тошнит от этого вида. Мне Огнивенко милее. Бедная Надежда. Она с чужими давно не сидела. Усыхает, как клоп. До полупрозрачности. Жует губками, смотрит на Дедуню, но тот велит всем вести себя хорошо и удаляется. Мог бы предупредить. Знал ведь. Хотя Надежде – это только лишняя бессонная ночь. Что да как. И я, всё еще уткнувшись в коленки, представляю выражение ее лица. Мученическое. Движение рук. Нервическое. Как бы вообще слабину не дала. В очередной раз при всех. Вот ведь горе.

Поглядываю на нее искоса. Потом во все глаза. И жалею, что их у меня пара. Ничего такого, что я напредставляла, а очень даже наоборот. Щека розовеет. И кончик носа. Иванна на нее тоже поглядывает. Дружелюбно.

– Иванна, – шепчет и ладошку сует. Надежда ладошку жмет.

– Приступаем, дети, к уроку, – стучит Фиолетта указкой по столу.

– Ты семейная или приютская? – Огнивенко встревает с задней парты.

– Это как?

– Ну, в «крейсере» будешь жить или у тебя родня тут?

Ход мыслей Бастинды понятен – хлебом не корми, дай умучить несмышленыша. Она и на Надежду давно зуб точит, да только ей до нее, как нам до Токио. Иванна ответить не успевает.

– Кто дежурный в классе? – Фиолетта интересуется.

– Я! – хлопает крышкой парты Огнивенко. Могла бы и не вскакивать – сколько себя помню, она постоянно на входе в класс стоит и ногти проверяет. И подгузники.

– Кто сегодня отсутствует? – Фиолетта открывает журнал, заносит над списком ручку. Еще один глупый вопрос – будто сама не видит. Наверное, это такой ритуал, как в племени Мумба-Юмба, где вожак обязательно спрашивает у шамана – не прольется ли сегодня дождичек, хотя на календаре – четверг.

Вопрос ставит шамана, точнее – ведьму, в тупик. Сказать, что все на месте – сказать неправильно, а сказать, что больше, – непонятно. Первый раз вижу Бастинду в виде открывающей рот рыбы, а оттуда – ни звука. Фиолетта что-то пишет в журнале, Огнивенко скрипит мозгами, класс ждет.

– Виолетта Степановна, – ноет ведьма, – а как нужно правильно сказать? Ведь нас сегодня больше. Все на месте, и новенькая пришла…

Слово «новенькая» она произносит так, что у непривычного на лбу должен пот проступить. От страха. Не поздоровится этой самой Иванне, если ей после уроков в приют по коридорам топать.

– Что? – отрывается от писанины Фиолетта. – Хорошо, Света, садись.

Света садится, так и не разрешив для себя загадку. Завтра ведь опять мучиться – рот разевать. Ничего, пришила к рукаву красную повязку, полезай в кузов.

– Откройте учебники на странице…

Все шуршат «Землеведеньем». Даже Иванна. Когда только успела получить? Дедуня ее быстро отоварил. Надежда смотрит, как та достает учебник, открывает свой. Чем угодно клянусь, она разочарована. Шерочка с машерочкой. Вот если бы у Иванны его не оказалось, они бы голубками, головка к головке, над страничками склонились. А тут разочарование. Или это Дедуня подгадал? Он, наверное, так и подумал: не дай новенькому учебник, так он всю его Надежду обслюнявит. Вот и подсуетился. Но, с другой стороны, как выражается Папаня, чего же он Иванну рядом с ней усадил? Будто мест в классе мало.

– Читаем параграф о первой эпохе освоения Дивных гор, – объявляет Фиолетта.

Дураков учить – народное добро зря переводить. Нынешнее поколение советских людей при коммунизме жить будет, а класс пускает слюни, ищет параграф. А у меня с хлюпаньем, очень знакомым хлюпаньем исчезает пенал. Все дела. Очки, ручки, карандаши, линейка, транспортир. Толкаю Надежду. Она послушно поднимает руку. Фиолетта не возражает, и Надежда идет назад к Заю Грабастову, который пенал только на зуб не пробует. Вертит его, сопли в рот стекают, обезьяна обезьяной. Раньше он всё трусами баловался. Девчоночьими. Прыщ озабоченный. Если где в школе визг – у кого-то недосчитались и сразу к нам, Грабастова за шкирятник. А толку? Уж и так его уговаривали, и этак, ничего не помогало. Магниту как ни втолковывай, он всё равно притягивает. Только когда совсем дурнем стал, на стерки да карандаши перешел.

Надежда протягивает руку, но Зай Грабастов и ухом не ведет, сопли вкуснее. Надежда ждет. Зай пенал открывает. Дело безнадежное – она так и будет стоять.

– Грабастов, отдай Ивановой пенал, – приходит на помощь Фиолетта. – Сейчас же.

Сколько она из-за трусов его за уши таскала – рефлекс вырабатывала. Тогда не очень помогло, но теперь у Зая ничего, кроме рефлексов. Подбирает сопли, отдает пенал. Надежда кланяется, к парте пятится, кланяется, да только Заю от ее поклонов ни холодно ни жарко. У него в руках целый набор очков – по размеру видно, что младшеклассников обобрал. Возится с ними, Крылов несчастный.

Иногда мне снится сон, будто я куда-то опаздываю, а никак собраться не могу – то туфли ищу, то ключ от дома, а когда наконец-то на улицу выбегаю, то обязательно не на свой троллейбус сажусь, и он везет меня, везет. Теперь этот сон наяву снится, аж ущипнуться хочется, потому что у новенькой не учебник, а безобразие. Смотрит в книгу и видит фигу, как выражается Фиолетта. Буквы расползлись, смазались.

– У меня учебник бракованный, – говорит. Даже руку не подняла.

– Возьми очки коррекционные, – отвечает Фиолетта.

– Какие очки?

– Ах да, Надежда, дай Иванне свои очки, у тебя ведь с учебником всё в порядке?

Еще чего! Пускай кто другой поделится, тот же Зай! Но кто меня слушает? И вот новое чудо в очках, будто на именинах. Губами шевелит, муру разбирает. Первая эпоха – это когда сюда приехали всякие, понастроили «шарашек», высоким забором обнесли, полигон расчистили. Если за город выйти, то можно найти эти развалины. Там хорошо костры устраивать из старых деревяшек, они из песка там и сям торчат. И найти можно всяко интересного, чему и названий не осталось: органчики – не органчики, но если подождать, они пищать начинают. Раньше у нас многие там шастали, даже мы с Надеждой пару раз бегали. Ляжешь на нары, в огонь смотришь, только ветер до костей пробирает. И дорога. Тоже старая, цветами поросшая. К полигону. Кажется, именно по ней мы первый раз до башни чуть не добрались. Надежда букетики собирала, я букетики топтала. Но той дорогой не находишься. Долго.