Крик родившихся завтра - Михаил Савеличев

Бравый вытащил с заднего сиденья чемоданчик, как две капли воды похожий на «тревожный», открыл, проверяя начинку, захлопнул и вылез из машины.

Когда он через вечность вернулся, она попросила:

– Не думай об этом. Думай о том, что будем делать дальше.

– Сядем на самолет и улетим.

– Так просто? По маршруту Осака – Москва?

– Сядем на транспортный чартер и улетим. Здесь уже моя забота.

– Твоя, только твоя, – сказала Наталья. – Теперь поехали назад. Или я сейчас умру.

13

– Ничего не получится, – сказал Брысь. – Ни-че-го.

Он возился за пультом, нажимая клавиши и подкручивая маховички, будто это как-то могло решить задачу, что находилась в голове у Кюри. Стоящая под рукой «Спидола» сквозь треск помех вещала: «Миролюбивая политика СССР… распоясавшаяся американо-японская военщина… очередное нарушение взятых на себя обязательств… в боестолкновении над проливом…» Наталья выключила приемник.

– Ты своих отправил?

Брысь посмотрел на нее. Руки, словно живущие отдельной жизнью, продолжали суетливо передвигаться по пульту. Наталья перехватила его запястье, прижала ладонь к груди. Никакого соблазнения, всего лишь успокоение. Мягкость и тепло груди заменяют двести миллиграммов транквилизатора. Тем более что этих миллиграммов у нее и нет.

Вряд ли их кто видел в этом закутке физиков с громоздкими магнитными ловушками, малой вычислительной машиной и шкафами с загрузочными лентами. Сокращенную смену сократили еще вдвое – кого-то эвакуировали с семьями на материк, кого-то командировали в район конфликта. Даже вездесущий Фил резко снизил градус своего присутствия, разъезжая с комиссией по точкам. Скорее всего, он поставил крест на Кюри. Только отец никуда не выезжал, а дневал и ночевал в кабинете. Что он там делал, Наталья боялась себе представить.

– Отпусти, – попросил Брысь. Осторожно отнял руку от груди, переложил на свое колено.

– Успокоился?

– Она запорола все тесты, – сказал Брысь. – Даже самые простейшие. Синдром в полном разгаре. А это значит, что она уже…

– Не рассказывай мне про то, что я знаю.

– Она хоть говорит?

Наталья покачала головой.

– Но понимает, – поспешила добавить, чтобы не вогнать Брыся обратно в черную меланхолию. – Не всё… но понимает.

– Бессмысленно, – сказал Брысь. – Собственно, так и должно быть. За эволюционный скачок всегда приходится расплачиваться. Шерстью, хвостом, разумом.

– Брысь, милый, давай без лекций, – попросила Наталья. – Понимаю твое состояние, понимаю, чем тебе это грозит, но времени нет. Придумай хоть что-нибудь.

– Что я придумаю?! – Брысь страшно зашипел, сдерживаясь, чтобы не закричать. – Это физика, милочка! Физика! Расчеты! Формулы! И если формулы говорят, что я должен подать на контакты такое-то напряжение, то физике глубоко наплевать, что у кого-то зажарятся мозги! Хочешь получить расстояние – будь добр обеспечь мозговую активность на сверхкритическом уровне. Баста.

Наталья зажмурилась, досчитала до десяти, потом для верности до тридцати. Не для себя. Для Брыся.

– Всё?

– Угу, – буркнул он.

Звякнул ЗАСовский телефон. Брысь взял трубку, долго слушал, хмурился, кусал губы, неслышно шептал, не решаясь возразить говорящему.

– Я всё понял, товарищ генерал. Конечно. Простите, так точно.

Как величайшую драгоценность он опустил массивную трубку на аппарат, взял себя двумя пальцами за челюсть, подвигал ее, словно разрабатывая онемевшие мышцы.

Наталья ждала.

– Тебя вызывает. Немедленно.

Здесь она еще не бывала – просторный по блиндажным меркам зал, стол под зеленым сукном, стоящие вокруг него стулья, на стене – карта страны, испещренная красными точками. На столе раскатаны рулоны распечаток, высятся горы лабораторных журналов и папок.

Отец сидел сгорбившись, притулившись у края стола. Китель на спинке обвис под тяжестью наград. Перед отцом, между сжатыми кулаками лежал пистолет.

– Товарищ генерал… папа, что с тобой? – Наталья почти подбежала к нему, взяла запястье. Черный пистолет притягивал взгляд.

Пульс учащенный, в пределах нормы. Отцовской нормы.

– Нас закрыли, – сказал Николай Иванович. – «Заря» стартовала, а нас пустили под нож.

– Почему? – Наталью не особенно это интересовало, но надо как-то отвлечь его от черного пистолета.

Он снял одну руку со стола, похлопал по карману брюк, достал пачку, несколько секунд смотрел на багровое пятно, скривился, но вытряхнул сигарету, закурил. Пододвинул пачку ей.

– Почему? – переспросил он. – Не оправдали надежд партии и правительства. То, на что Иосиф Виссарионович дал свое добро, Лаврентий Павлович посчитал разбазариванием народных средств и недостойным традиций Спецкомитета. А может, кто-то где-то встал не с той ноги.

– Но Фил, то есть Филипп Рудольфович, почему их не убедил? Он ведь хорошо умеет убеждать! Прорыв в транспортных системах, путешествие к другим планетам!

– У него другие приоритеты, – сказал Николай Иванович. – Особенно в свете теперешних событий.

– Ты о чем?

– О том, что за него можно не переживать. Был один проект, теперь другой.

– А что будет с Марией?

Отец перевел взгляд на нее.

– С Кюри, – поправилась Наталья, – прости, с Кюри.

– Почему ты ее назвала Марией? – Отец тяжело смотрел из-под нависших бровей.

Если бы Наталье уже не было страшно, она б испугалась. Но привычный липкий страх покрывал всё тело, и даже вопрос отца не мог добавить к нему ни крохи, ни грамма. Возможно, если бы он отложил сигарету, взял пистолет, направил на нее, тогда да. Но вряд ли, вряд ли.

– Я всё знаю, – сказала Наталья. – Я знаю всё.

Отец закряхтел. Отвел глаза.

– Ни черта ты не знаешь, девочка.

– Она моя.

Он молчал, пускал дым на пистолет, стряхивал пепел в переполненное окурками блюдце. Потом заговорил. Словно опускал гири на чашу весов. Огромные, невыносимо тяжелые гири. Только так, как умел он один. Даже не гири. Пули. Из этого самого пистолета.

Ты отказалась от нее. Неважно – что она такое и как появилась на свет. Важен отказ. Сдача. Предательство. Ты выбросила ее на помойку, где она подыхала – без роду, без племени, калека, урод. За те годы, что она пыталась не умереть, ты не соизволила хоть что-то узнать о ее судьбе. Пробирка или палка – не важно. Важен факт предательства. И теперь она является сюда, чтобы заявить, что этот несчастный уродец – ее. И что? Расплакаться от умиления? Обратно пришить ей ручки-ножки и вставить глазки? Или у них в институте это уже научились делать? Тогда учти, мозги ей тоже понадобятся. Нормальные мозги семилетней девочки, а не прожаренный мусор.