Последняя крепость земли - Александр Золотько

Так что этого Касеева можно было поднять и выпроводить за трое суток, но Алеша сформулировал все очень точно: Касеев не пациент, а журналист, будет работать в течение двух недель, готовить большой материал о Клинике.

А с Алешей в Клинике не спорили. Алеша… Его все так и называли, даже за глаза, – «Алеша». Не сволочью же его, в конце концов, называть.

– А вы, Артур, станете его сопровождать, давать пояснения и посвящать в специфику. – Алеша, с утра явившийся в кабинет к Флейшману, улыбался безмятежно и доброжелательно. – Мы ведь должны всячески содействовать свободным средствам массовой информации… Должны?

– Что? Ах, да… обязаны. Просто обязаны, – быстро проговорил Флейшман, все еще пытаясь найти способ открутиться от щекотливого задания. – Я, правда…

– Вы будете освобождены от всех других обязанностей. – Алеша встал с кресла, снял с рукава врача пылинку и осторожно опустил ее в пепельницу. – Мы все очень заинтересованы в том, чтобы наш гость быстро восстановил форму и смог профессионально и объективно донести до народа всю правду о Клинике и ее задачах. И достижениях, конечно. Вы понимаете?

– Я понимаю, – обреченно кивнул Флейшман.

– Больше оптимизма, Артур! – воскликнул Алеша и вышел из кабинета.

Больше оптимизма, Артур, подумал Флейшман. Откуда только его взять? Если попавшего под корабль велено объявить здоровым, то чем это может обернуться для знающих правду? Вот то-то же!

Флейшман включил монитор наблюдения за палатой.

Корреспондент лежал в кровати, на глазах была повязка: лечение вошло во вторую фазу, когда закрытые глаза уже не убивали. Еще один день компрессов – и можно переходить к восстанавливающим процедурам.

Старик, приехавший вместе с пострадавшим, куда-то вышел. Служба оповещения на запрос ответила, что посетитель находится в главном корпусе, и выдала на монитор картинку – старик не торопясь прогуливается по коридору административного комплекса. По нижнему краю изображения пробежала надпись о том, что корреспондента вызвали в связи с прибытием посылки. Оборудования.

Генрих Францевич прождал свидания с посыльным почти час. Прождал совершенно напрасно, потому что Саню в Клинику не пустили дальше приемного отделения. Пфайферу передали сумку, в которой был полный комплект. Раньше был полный комплект, потому что, когда сумка попала к Пфайферу, комплект был уже неполным. Не было сетевого адаптера и не было телефона. Работать предстояло только на запись, в коробку. И отношения с агентством поддерживать только через местную телефонную связь. А она, как быстро выяснил Пфайфер, особой разветвленностью не страдала. Мобильники не носил никто, кроме капитана, мило побеседовавшего вчера с Генрихом Францевичем.

Пользоваться его услугами Генриху Францевичу не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Женька спал, убаюканный лекарствами. Доктор заглянул на две минуты, когда Пфайфер принес в палату оборудование, сказал, что с Касеевым все будет хорошо, что к вечеру, самое позднее к утру, повязку снимут, что сам врач мешать не будет, что все данные о состоянии больного он будет получать через местную Сеть и процессом лечения будет руководить через нее же.

Если что-то понадобится – у изголовья кровати есть пульт.

– Я разберусь, – успокоил врача Генрих Францевич.

И, конечно, соврал.

Ни в чем он пока толком не разобрался. И это злило. Ой как злило!

Ладно, поезд случайно попал под Братьев. Что-то там не срослось в Комиссии, не успели оповестить. Сволочи, конечно, но кто ожидал от них чего-то другого? Никто.

Вон даже полковник, бедняга, сорвался и учинил самосуд. Хотя обвинять его трудно, но и железнодорожник не так чтобы совсем виноват. Да, не смог сделать выбор между двумя инструкциями. С одной стороны, в случае появления чужекрыс он должен был обеспечить блокаду и безопасность. Остановил поезд на станции – тоже верное решение. Если бы поезд попал под удар на перегоне, да еще возле чужекрыс…

Пфайфер видел, что могли сделать эти долбаные грызуны-переростки. Всеядные грызуны-переростки. Два года назад снимали по этому поводу материал – не в Сеть, конечно, туда попала только краткая информашка. Работали для какой-то серьезной конторы, чуть ли не для Комиссии.

Эмигранты, незаконные, естественно, попытались проникнуть на Евротерриторию и напоролись на стаю. Три машины – две легковушки и микроавтобус, девятнадцать человек. Как показалось Пфайферу. В том кровавом месиве разобраться было трудно. И не особенно хотелось. Больше всего хотелось бросить пульт и уйти куда-нибудь подальше.

Стекла и дверцы не смогли остановить чужекрыс. Поэтому, собственно, возле Территорий ходят только поезда. Бронированный локомотив и высокая скорость защищают достаточно надежно.

На что надеялись те эмигранты? На то, на что надеются все, кто пытаются пробраться на Территории, – на чудо. А чудес не бывает.

Добрые чудеса закончились, идет время жестоких чудес. Очень точно сказал Женька когда-то. Очень точно.

Покойный железнодорожник принял единственно верное, как ему казалось, решение. Он мог просто не знать, что делает братский корабль с элементами питания и электроникой. Или даже знал, но именно знал, как знают о метеоритной опасности и парниковом эффекте – в принципе это опасно…

А тут было не в принципе, а совершенно непосредственно. Если бы корабль прошел чуть ниже, то закрытые глаза не спасли бы Генриха Францевича, да и бетонная платформа не защитила бы остальных. И никого не защитила, вспомнил Пфайфер строчку из стихотворения. Никого.

Ладно, с этим более-менее понятно. А что делать со всем остальным? Почему их решили держать здесь? Как там сказала Дашка? Вы получили другое задание? В Клинику? А практикантка, приехавшая на место катастрофы, увидев несколько перевернутых вагонов, вдруг запаниковала и стала рассказывать о взрывах? Получается, что в программе взрывы не упоминались? Просто обыкновенная катастрофа? Технические неполадки плюс человеческий фактор?

Пфайфер заставил себя не вскочить со стула. Спокойно. Вот теперь – спокойно. Когда стало понятно, что попали в неприятности, нужно сохранять спокойствие. И попытаться сохранить ясность мышления.

Есть Братья. Есть люди, которым не повезло. Авария, кто-то погиб, у кого-то оторвало руку или разворотило грудь – это также на что-то можно списать. На земное. На человеческое.

А вот Женькины глаза нельзя объяснить ничем, кроме Братьев. Журналистика, конечно, уже давно ссучилась, но за своих чаще всего вступались. Своих чаще всего в обиду не давали. Женьку должны были привезти в Клинику, но говорить о том, что он столкнулся с Братьями, нельзя. Отсюда – командировка.

Вот такие пироги. Что будет с Женькой и с ним, Генрихом Францевичем Пфайфером?

Наверное, ничего. Скорее всего, ничего. Все будет нормально. Нужно только ждать. Терпеливо. Делать вид, что все нормально. Перебрать технику, а не раскачиваться на стуле. Заняться какой-нибудь работой.