Персеиды. Ночная повесть - Марианна Гончарова

– Слышишь? Слышишь? Опять издевается. Я его узнаю. Эти скворцы, они же, если рядом живут с человеком, – деда Витё кладет натруженную свою руку себе на грудь, мол, он человек, рядом с которым живут скворцы, – то они и разговаривать учатся, не то что смеяться.

Действительно, мне кажется, что я слышу звуки, похожие на заливистый смех. Он, этот хохот, взмывает вверх, выше и выше, громче и громче. Заканчивается визгливой фиоритурой и замолкает: ааааа-ахахахааааа-ах!

– Уууу! Бандиты! – грозит деда Витё в небо кулаком.

Август у нас такой солнечный, благословенный, щедрый, душистый. Деда Витё бреется, надевает старое, но чистое, выглаженное, принимается срезать виноградные гроздья, в корзину складывать бережно. А тут они! На винограднике уселись и наперегонки склевывают ягоды. Любят скворцы виноград. Деда сердится, рукой отмахивается, не успевает лестницу переставлять. Скворцы сообразительные, хитрые, как только он спускается на землю, чтобы переставить стремянку, подымают такой гвалт, такой галдеж, как будто призывают своих: давай-давай! Быстрей! Налетай! И налетают. Особенно молодые, вообще ручные, деда не боятся. Если деда Витё и скворчонок натыкаются на одну и ту же гроздь, скворец клюет деда в пальцы, мол, не трожь, это мое. И голову боком поворачивает, уставившись в деда лукавым сверкающим черничным глазом, мол, ты че, дед, разошелся, мы ж свои. Не жмись! Нам же улетать скоро, силы нужны, глюкоза. Деда Витё сердится, ругается, хлопает в ладоши, а потом как-то исхитряется и хватает одного скворца за лапку. Агааа! Попался! Скворец так возмущен: ничего не ага! И ничего не попался! И как заорет. Другие тут же налетают выручать сородича. А кто-то из них абсолютно по-человечески сверху на самой высокой ветке алычи хохочет с визгливой фиоритурой: ааааа-ахахахааааа-ах!

Словом, деда и скворцы дерутся на равных. А чего они без спросу? – жалуется деда Витё. А чего ж он жмотится? – протестуют скворцы. И деда Витё ходит с забинтованными или заклеенными пластырем пальцами, а скворцы смеются:

– Ааааа-ахахахааааа-ах!

Вино из этого прогретого солнцем фиолетового с сединой винограда мы пробовали в Новый год. В нем весенняя легкая сладость зарождающегося сока в юной лозе, тепло зреющего лета, плывущий хорошо видимый воздух знойного дня, настоянный аромат теплой осени, причудливый птичий смех, тяжелый и радостный труд деда Витё и эта вот история: как человек ссорится со скворцами.

Деда Витё такой шутник и путаник. Такой изобретательный рассказчик, такой наивный и честный трудяга.

После перестройки во двор к деду вдруг потянулся ручеек гостей-эмигрантов, жителей Израиля, США, Канады. Как выяснилось, они все то ли когда-то жили в этом дворе, то ли были родственниками тех, кто там жил. И все интересовались одним и тем же, где тут росла груша. Ну не так чтобы сразу, а сначала по пустякам: мол, как вы тут живете, в этой дыре? А кто еще приезжал сюда из тех, кто в этом дворе жил? А Либерманы приезжали? Ничего не спрашивали? А Козубчики приезжали? Ничем не интересовались? И потом уже конкретно про грушу. Груша та давно высохла, ее спилили. И хитрый деда Витё показывал всем разные места. Одним говорил, точнехонько отутó она стояла. Другим – отут. И точно знал, что утром проснется, а в огороде уже вскопано. Так по ночам эмигранты несколько лет подряд весной и осенью вскапывали деду Витё сад. Правда, очень глубоко вскапывали, но ничего, дед как раз новые деревья посадил в эти ямы тогда.

– А что они искали, деда Витё? – спрашиваем мы, сидя во дворе под естественным навесом из винограда.

– Золото, наверное, что до войны закопали.

– А ты почему его не ищешь?

– Да знаю я, где оно лежит. Я ж ту старую грушу сам спиливал и корни выкорчевывал.

– Так что ж ты его не достанешь?!

– А мне зачем? То ж не мое. Нехай оно достанется тому, кто его закапывал. Он точно знает, где груша росла.

– Деда! Ты сдурел? Покажи, где клад, деда!

– А ты копай, – дед хитро прищуривается. – Давно у меня гостей не было из-за границы, а копать уже пора.

– Да ну… – отмахиваемся мы, – ты, где клад лежит, покажи.

– А зачем? Разве дело в кладе? Дело в мечте. Ну выкопаешь ты клад, ну пропьешь или проешь. Или доски купишь, или автобус. И все. Мечты больше нет. А сейчас, – деда приосанился, – я в хранителях состою. Я хранитель чьей-то мечты. Может, я вообще в этот мир как раз для этого и пришел. А клад – вот! – Деда Витё ласково ведет рукой по виноградной лозе, гладит, как девушку все равно. – Вот это и есть сокровище. – Тут деда Витё вдруг напрягается, хмурится, суровеет и мотает кому-то поцарапанным кулаком. – Только эти скворцы! Я вам дам! Вы у меня получите!

Откуда-то сверху раздается прощальный смех. Дед грустнеет. Скворцы улетают. Уносят с собой время. Кого-то лишают его навсегда. Деда печален. Скоро зима. Еще одна счастливая осень уходит.

Ну ничего-ничего. Деда Витё знает, чем ему заняться зимой. Во-первых, разберет удочки, будет ходить на зимнюю рыбалку.

И еще – барабан.

Тут целая история. Деда Витё детдомовский вообще-то. И родился он далеко, на Забайкалье. Это мы его называем деда Витё, привыкли так, а на самом деле он – Виктор Фролович. Отец его, деду неизвестный, был Фрол. И жили они семьей среди бурятов. Деда Витё наш был младший в семье. И очень любил музыку. Но когда родители покинули этот мир, его и его брата-погодка отдали в детский дом. Так что музыке учиться не было никакой возможности в то послевоенное время в Бурятии. И когда деда Витё каким-то ветром был занесен сюда к нам, на запад, встретил очаровательную Елизавету, женился на ней сразу и устроился работать на ликеро-водочный завод, ко всем приятным поворотам жизни еще появилась возможность заниматься музыкой. Директор завода, отставник, любитель военных маршей, как раз организовывал духовой оркестр.

Деда Витё сразу побежал на прослушивание. Трубу ему не дали – легкие были слабые, зато дали барабан. И по вечерам после смены на завод приходили учителя музыки: Борис Петрович – по трубе и Трохим Иванович – по ударным.

После смены, конечно, учиться было тяжело. И не только потому, что усталость. Ну завод же специальный, ликеро-водочный, хочешь не хочешь, а все равно к концу смены – увы. А когда деда Витё бывал в состоянии «увы», он начинал тосковать по родине, Забайкалью, по омулю и песням про дикие степи. Он просил Трохима научить его играть на барабане «По диким степям Забайкалья» или хотя бы «Славное море, священный Байкал» и допевал, для убедительности дирижируя перед носом учителя: «Эй, Баргузиииин, пошевеливай ва-ал…» Но Трохим был тверд и неумолим: никаких баргузинов, пока не выучим «Прощание славянки». Деда энергично шваркал тарелками и колотил.

Шварх! Пауза. Бум-Бум. Бум-бум-бум!

С легкой руки Трохима деда Витё на заводе стали звать Баргузин. Кого выбирать в профсоюз? Баргузина! – кричат рабочие. Он справедливый. Кто лучший по показателям? Баргузин. Кто всех перепьет и потом сможет десять раз присесть на левой ноге и без запинки сказать слово «Гиб-рал-тар»? Баргузин!