Персеиды. Ночная повесть - Марианна Гончарова

Они деловито обошли нас, застенчиво поглядывая, и зашагали куда-то по дороге.

Я сейчас вспоминаю эту пустынную грунтовую дорогу, бегущую через поля, пустыри, ведущую к Мольницкому лесу. И эти двое, куда они так решительно шли, зачем. Видимо, тот, который побольше, сказал, не бойся, пошли. И та, что поменьше (моя), доверчиво согласилась. Да и выбора не было.

Мы поняли, что ребята могут не дожить до утра. Поймали. Надо сказать, малыши сопротивлялись, моя орала как резаная. Хищники спустились еще ниже, недоумевая – не пооонил! Кто это ворует мою добычу?

– Если мы сейчас не уедем, – сказал Кузьмич, – мы тоже огребем.

Орлы хищно склабились и сплевывали. Соколы перебирали лапами – ща, наподдам, мало не покажется, жратву верни, дядя.

– Оставим их где-нибудь под дороге, в селе. Там люди подберут.

Собачки услышали. И тот, который побольше, сказал маленькой (моей):

– Так. Доверься мне и делай как я.

Он ловко свернулся бубликом у меня на коленях и засопел. Моя посмотрела мне в лицо сизыми молочными глазами, задрав голову, тоже улеглась и уснула.

Когда мы приехали в село, эти маленькие теплые пройдохи стиснули глаза еще плотней, а старший как будто прошептал:

– Спим. Они спящих не выкинут. Спи, не шевелись.

Словом, эта парочка мошенников поселилась у нас на террасе, получив общее имя Козявки. Козяв и Козявка, точней.

Козяв окреп, обнаглел, стал отнимать еду у Козявки. Учил ее плохому. И несмотря на то, что им был предоставлен крепкий добротный домик, он экспроприировал роскошную огромную дневную будку Амура. Амур днем живет на террасе и в будке своей почти не сидит. Тем более туда нагло пролез Козяв и протащил туда и сестру свою Козявку. Наконец, за отважность и звонкий голосок Козяв был приглашен в дом, побогаче нашего простецкого. Он зазнался и перестал с нами водиться. А маленькая так и осталась мелкой изящной крошкой, деликатной, приветливой и полюбившей всех. Всех-всех-всех! И Амура тоже. Мы стали звать ее Авдотья. Дуняша. Она теперь живет у нас…

Утром собака Амур выходит гулять. Он шикарный красавец: высокий в холке, широкий в груди, на больших мощных ногах, глаза блестят, клыки чищены у ветеринара, шерсть лоснится, весь черный, с белоснежной манишкой. Его ведут на поводке. Следом на коротком расстоянии несется вприпрыжку, еле успевает, торопится маленькая беспородная собаченька Дуня. Дуня так и осталась козявка, размером с мою туфлю. Дуня парусит ушами, заплетается лапами, скачет, спотыкается, переворачивается, но изо всех сил старается не отставать. Она тоже гуляет! И не просто гуляет, а с хозяином – всем своим видом демонстрирует она.

Амур следует чинно, осознавая свою красоту, силу, благородство, и оставляет вокруг щедрые знаки внимания – на деревьях, столбах, заборчиках, на изгороди, на каждом углу: «Респектабельный господин среднего возраста без в.п. желает познакомиться с серьезными намерениями».

Дуня трусит, задыхаясь, вывалив розовый язычок. Она подбегает к объявлению Амура, насупив мордочку, внимательно читает шепотом по слогам и тоже пишет. Но у нее получается оставить поверх высокопарного, с вензелями и завитушками, брачного объявления Амура лишь короткое, но дерзкое эсэмэс: «Сабаки! Ухадити нимедлина! Он – мой. Писала Дуня».

На обратном пути, подходя к нашей калитке, Амур оставляет на углу коротенькое объявление: «Здесь живет Амур, эсквайр, сын Юкона и Мэри-Камы, трехкратных чемпионов Европы среди ездовых собак».

К тому же углу подбегает утомленная пробежкой Дуня, исхитряется и под объявлением Амура ставит точку: «И Дуня тожы».

В кустах сирени под нашими окнами живут воробьи. Собаки наши с ума сходят, когда воробьи начинают скандалить.

– Молчать! – командует Амур. – Всем молчать, я сказал.

– Да! Вы что, не слышите? – подтявкивает Дуня. – Сказано вам: тишина!

А воробьи все равно орут. Но среди них есть один. Я его узнаю. По голосу. Он кричит как-то совсем по-другому. Как вроде бы жил где-то в другой стране, среди других птиц, среди красивых средиземноморских птиц. Нет, он там тоже был воробей. О нем так и говорили: «Этот воробей из Бессарабии». И все птицы вокруг хохотали издевательски. Но наш воробей прилетел домой совсем другим. Он брезгливо морщит клюв, мол, как вы тут вообще живете, фу! И выделяется среди других местных воробьев акцентом. Нет, по-тамошнему он петь так и не научился, но вот средиземноморский акцент приобрел. И вот все воробьи: «Чив-чив! Чив-чив!» А этот как-то лениво и не ритмично, мол, ну чаов… чаов… чаов… Короче, как-то не старается.

Правда, вчера он сел на нижнюю ветку, зазевался, и Амур клацнул зубами практически по его крылу. Воробей разорался, расскандалился. И никакого акцента. Никакого акцента совсем. Как был деревня, так и остался.

Собака Амур гигантский. Мы брали щенка собаки. Оказался щенок коня.

Если в прихожей становится на задние лапы, может достать до верхней полки и снять оттуда шляпу.

Вчера встал.

Достал.

Снял.

Скотина…

Зеркала у Дуни нет, чтобы оценить свою красоту, размеры, а поскольку воспитывает ее гигантский пес-лайка Амур, Дуня уверена, что она тоже большая, лохматая, грозная и сильно породистая. А на самом деле по двору бегает черная туфля с белым бантиком примерно тридцать пятого размера, носится и пищит.

К Дуне иногда приходит курица с соседнего двора перетереть за жизнь. Мы ей симпатизируем за дружелюбный нрав, веселость и странное поведение. Ну вот какая еще курица потащится дружить с нашей Козявкой. Курица – человек занятой, она работает несушкой. Поэтому не очень часто появляется даже в своем дворе, а уж в соседний двор – так только ради Дуни. Ну и Дуня вроде бы и не против потолковать о том о сем, ей скучно; ей, грозной гигантской собаке, пообщаться совсем не с кем. Амур же не догадывается, что Дуня тоже большая и грозная, а общаться с шныряющей под ногами мелкотой – нет уж, увольте!

Поэтому Курица стала ее единственной подругой…

Курица жалуется ей:

– Я их несу одно за другим, одно за другим, одно за другим. Не успеваю оглянуться, а уже украли. Как тебе?

– Ну, во-первых, не «тебе», а «вам»! – высокомерно тявкает Дуня, играя плечами и пританцовывая передними малюсенькими, как карандашики, лапками. Действительно, что за фамильярность. Ну конечно, она ведь большая и породистая собака, а Курица – она же просто курица. Надо соблюдать субординацию.

Курица не обижается. Она усаживается и, грустно подперев клюв грудью, завистливо квохчет:

– Вам хорошо. Бегаете, где хотите, играете, вон черепашку игрушечную хозяйскую с нашего двора спер… стибри… сты… укра… взяли. Свобода у вас.

– Что?! Свобода?.. Да тут все на мне! – Дуня выпучивает и без того круглые свои глазюки и возмущенно лает (она уверена, что басом). – Этот… – Дуня легонько, чтобы Амур не заметил, кивает в его сторону, – спит да жрет. Жрет да спит. А я! Да тут все – я. А еще же мой хвост! Это ведь ужас какой-то.