Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора - Джудит Герман

Эти необычные черты травматических воспоминаний могут опираться на изменения в центральной нервной системе. Широкий спектр экспериментов на животных показывает, что, когда в крови присутствует высокое содержание адреналина и других гормонов стресса, воспоминания запечатляются особенно глубоко[118]. То же может происходить и у людей. Психиатр Бессел ван дер Колк выдвинул предположение, что в состояниях сильного возбуждения симпатической нервной системы лингвистическое кодирование памяти неактивно, и центральная нервная система вновь прибегает к сенсорным и образным формам памяти, преобладающим в начале жизни[119].

Как травматические воспоминания не похожи на обычные воспоминания, так и травматические сновидения не похожи на обычные сны. В том, что касается формы, эти сновидения имеют много общего с травматическими воспоминаниями, всплывающими в состоянии бодрствования. Они часто включают фрагменты травмирующего события в точной форме, почти или совсем без домысливания. Зачастую повторяются одни и те же сны. Человек ощущает их с ужасающей правдоподобностью, как происходящие в настоящем времени. Небольшие, кажущиеся незначительными стимулы в окружающей среде, возникающие во время этих сновидений, могут восприниматься как сигналы о враждебном нападении, вызывая агрессивные реакции. Также травматические кошмарные сны могут возникать на тех стадиях сна, во время которых люди обычно не видят сновидений[120]. Таким образом, во сне, как и наяву, травматические воспоминания, похоже, опираются на изменененную нейрофизиологическую организацию.

Травмированные люди заново переживают момент травмы не только в мыслях и сновидениях, но и в действиях. Воспроизведение травмирующих сцен очевиднее всего в повторяющейся игре детей. Терр проводит различие между нормальной игрой и «запретными играми» детей, которые были травмированы:

Взрослые, так же как дети, часто ощущают тягу к воссозданию момента ужаса в явной либо неявной форме. Иногда люди вновь воспроизводят травмирующий эпизод в надежде изменить исход столкновения с опасностью. В попытках «отменить» травмирующий момент выжившие могут даже подвергать себя риску повторного ущерба. Некоторые реконструкции бывают сознательно выбранными. Пережившая изнасилование Сохалия Абдулали описывает свою решимость вернуться на место получения травмы так:

Чаще находящиеся под влиянием травмирующего опыта люди воспроизводят какой-то аспект травмы, не сознавая, что делают. Пережившая инцест Шэрон Саймон рассказывает, как осознала связь между своим опасным, рискованным поведением и историей сексуального насилия в детстве:

У меня на самом деле не было никаких проблем, связанных с инцестом. Я смутно подозревала, что что-то такое было, и понимала, что должна с этим разобраться, но мне не хотелось. Во мне просто было много злости на мужчин. В общем, я позволила тому мужику в меня врезаться, и за этим последовала поистине чудовищная сцена. Когда я вылезла из машины, я просто не владела собой, только орала на этого мужика. Я не рассказывала об этом своему психотерапевту, молчала около шести недель – просто убрала эту историю в долгий ящик. А когда все же рассказала, она вступила со мной в конфронтацию, сказав, что это очень опасно. И мы заключили договоренность, что я буду разбираться со своими проблемами с мужчинами»[123].

Не все воспроизведения аспектов травмирующего опыта опасны. Более того, некоторые из них адаптивны. Выжившие могут найти способ интегрировать реконструируемые переживания в свою жизнь в сдержанной, даже социально полезной манере. Ветеран боевых действий Кен Смит рассказывает, как сумел воссоздать некоторые аспекты своих военных переживаний в мирной жизни: