Песни над облаками - Розмари Полок

— Вы очень молчаливы, синьорина.

Это сказал итальянец, который так успешно разрядил взрывоопасную ситуацию в гостиной, и Канди с улыбкой повернулась к нему. Хотя они и сидели бок о бок, до сих пор ни один из них не произнес ни слова. У девушки даже возникла твердая уверенность, что он, как и она, и граф, не в настроении говорить. Но теперь, поняла Канди, настало время и ей сделать усилие над собой.

— Я размышляла о том, какая это прекрасная комната. — Частично это была правда — отделанная мрамором столовая графини на самом деле была невероятно красива.

— Вам понравился дом?

— Да, очень.

— Тогда вам нужно посмотреть палаццо Лукка. Это одна из ярчайших драгоценностей Ренессанса. — Он взглянул через стол на Микеле. — К сожалению, оно теперь принадлежит моему племяннику… — Вот, значит, как… Канди поняла, что они родственники, но не думала, что он приходится графу дядей. — Микеле молод, не женат и пользуется всего лишь его уголком, так что все остальные помещения, к сожалению, закрыты. Скажите, синьорина, вы не думаете, что мой племянник должен жениться?

По какой-то причине вопрос смутил Канди.

— Ну да, конечно… Полагаю, его холостячество не продлится слишком долго…

— Нет? — перебил он и бросил взгляд на девушку в бледно-голубом платье, чьи похожие на терновые ягоды глаза не отрывались от лица Микеле, как будто вся ее жизнь зависела от того, чтобы не пропустить дрожь его ресниц. Канди машинально взглянула в том же направлении. — Вот эта, вы думаете? Что ж, ее отец — миланский промышленник, у которого больше денег, чем ее мать может потратить за всю свою жизнь, и у нее прекрасное образование.

— Ну… — вновь протянула Канди, а ее собеседник рассмеялся и поднял бокал, чтобы полюбоваться его мерцающим темно-красным содержимым.

— Не слушайте меня, мисс Уэллс, я слишком много сегодня выпил. Но прежде чем уйду домой, я должен выпить еще больше… гораздо больше. Я… как бы это сказать?.. Паршивая овца в семействе ди Лукка.

Канди повернулась и с интересом посмотрела на него. Насколько она помнила, ей еще никогда не доводилось встречаться с «паршивой овцой», и она не имела возможности судить, прав ли он, но если бы ее спросили, то сказала бы, что этот стареющий благожелательный итальянец не выглядит типичным образцом подобного явления.

— Я не думаю, что вы такой, — заметила она и улыбнулась.

— Спасибо, моя дорогая. — Он отставил свой бокал и похлопал по ее руке, лежащей на столе. — А вы, без сомнения, принцесса из волшебной сказки… Освежающее дополнение к утомительному кругу друзей моей невестки.

Итальянец отвернулся, и Канди увидела, что он пристально уставился на Джона Райленда, будто считая, что некоторые из последних дополнений оказались менее ценными.

После ужина все вновь вернулись в роскошное зеленое salotto. Джон продолжал полностью монополизировать хозяйку, а тандем мать и дочь — заниматься графом. Марко ди Лукка исчез, и Канди осталась совсем одна. Она прошла к высокому окну и осторожно раздвинула портьеры. Снаружи стояла яркая, звездная ночь, легкий ветерок слегка покачивал шелестящие листья пальм и темные верхушки кипарисов. Было красиво и романтично, и ей почему-то захотелось заплакать. Позади, в комнате, она могла слышать голос Джона, говорившего с графиней… за весь вечер он едва обмолвился с Канди словом, и одиночество, которое, как ей думалось, она сможет забыть, погрузившись в свою новую работу и амбиции, вновь нахлынуло на нее, затопляя душу страданием, проникая потоком во все ее существо, усиливая уныние, истощая силы и лишая энергии, необходимой, чтобы справиться с этой жизнью. Крупные слезы пробили себе путь из-под век и тихо устремились по щекам, и, вопреки чувству полной изоляции и одиночества, Канди была почти парализована ужасом, хотя ей и в голову не приходило, что кто-то захочет вдруг посмотреть, что она делает. Но неожиданно голос у нее за спиной окликнул ее по имени, и сердце девушки подпрыгнуло прямо к горлу.

— Кандида!

В первый раз Микеле назвал ее по имени, и, несмотря на ужас момента, ей понравилось, как он его произнес. Но в следующее мгновение она почувствовала только горький стыд и смущение.

— Я не знала, что вы тут, — глупо заметила она.

— Вы хотите, чтобы я ушел?

— Н-нет… Конечно, нет. — Она не смотрела на него и надеялась, что, возможно, он не заметит ее влажных щек. Но в следующий же момент эта надежда разбилась вдребезги.

— Вы не можете плакать здесь, — тихо произнес он. — Некоторые, конечно, могут и делают это, — неприязненные нотки появились в его голосе, — но, думаю, вы предпочли бы поплакать в другом месте. Пойдемте, я покажу вам музыкальный зал моей мамы.

Смиренно, как дитя, Канди позволила графу вывести себя из гостиной. Вряд ли кто-то даже заметил их уход. Микеле провел ее по широкому, застеленному ковром и залитому мягким светом коридору, ведущему в глубь дома, затем они свернули в другой и вскоре оказались перед двойными дверями из мерцающего красного дерева. За ними Канди встретило теплое спокойствие, практически заставившее ее замереть на месте и судорожно вздохнуть, как будто что-то жизненно важное внутри нее сразу же расслабилось.

— Хотите, чтобы я оставил вас здесь? — Голос графа звучал нежно и одновременно сухо.

Канди медленно покачала головой и повернулась взглянуть на него, ни в малейшей степени теперь не заботясь о своих все еще мокрых щеках и потекшем макияже. Она даже сумела слабо улыбнуться:

— Я не собираюсь больше плакать. Но спасибо, что вы увели меня от… от всех. В этой комнате я чувствую себя гораздо лучше. У нее прекрасная аура. Но, думаю, не лучше уйти… если вы не возражаете. Если можно, вызовите мне такси и… и попрощайтесь за меня с вашей мамой, хорошо?

Граф посмотрел ей в лицо со спокойным любопытством и затем слегка дотронулся до ее плеча:

— Я не стану удерживать вас здесь, если вы предпочитаете уйти, но я думал… Возможно, вы останетесь? — Он немного помолчал, а затем заговорил, с трудом выговаривая слова: — Иногда… когда ты страдаешь… музыка вытягивает жало… облегчает боль. — Он вновь остановился. — Для меня это всегда так, и я подумал, что для вас, возможно, тоже…

Теперь настала ее очередь взглянуть на него с любопытством. Лицо графа было отрешенным, рот застыл в невыразимом унынии. Канди вспомнила, что странная меланхолия было первым, что она заметила в нем, и внезапно это ее потрясло. Что же такое оставило столь неизгладимый след на его лице? Не таится ли причина этому в прошлом? Или, возможно, она до сих пор существует?

— Это рояль моей мамы, — пояснил граф. — И здесь сотни пластинок. Я оставлю вас, вы сами сможете себя развлечь.

— Нет… — запротестовала Канди. — Пожалуйста, не надо… вам нет необходимости уходить. — Поддавшись порыву, она добавила: — Мне хотелось бы послушать, как вы играете. — Будь на его месте другой мужчина, она не отважилась бы попросить об этом, но с ним в данный момент у нее не было чувства неловкости — только осознание того, что в этой комнате и в его присутствии ей будет неизмеримо спокойнее.