Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

конечно, сделают своё дело, если им позволят что-что, а бить медленную, плотно стоящую пехоту они могут превосходно, но на это стрелкам потребуется время. Простоит центральная баталия хотя бы час, пока его мушкетёры расправятся со своими противниками? Но ничего из этих своих мыслей генерал не озвучил, а лишь дождался, пока маршал продолжит:

– А как сомнёте своего противника, так начинайте охват с центральной баталии врага, заходите ему во фланг.

– То же будет делать и наш правый фланг, – добавил фон Эберт. – Возьмём их главную баталию в клещи. Устроим еретикам Канны.

Он, кажется, намеревался удивить Волкова новым словом, но тот это слово уже знал, читал про то сражение ещё в юности. И, не став ничего уточнять или спрашивать, ответил:

– Я сделаю всё, что в моих силах.

Он боялся, что маршал попросит у него ещё стрелков, раз он не привёз ему пушек, но цу Коппенхаузен отпустил его с напутствиями о том, как ему вести бой.

– Что они хотели от вас? – спросил у него Брюнхвальд, когда он вернулся к своим людям.

– Цу Коппенхаузен и фон Эберт возомнили себя Ганнибалами и намереваются устроить ван дер Пильсу Канны.

Его товарищ не понял сказанного и ждал пояснений. И тогда Волков объяснил:

– Маршал надеется, что его центр выстоит, а мы сомнём еретикам фланги и охватим их с двух сторон.

– Ах вот оно что! – понял Брюнхвальд. И после паузы продолжил тихо, чтобы люди, бывшие рядом, их не слышали: – А я почему-то сразу подумал, что вы не очень верите в нашу победу.

– Любопытно, из чего же вы сделали такие выводы, Карл? – так же тихо поинтересовался генерал.

– Вы не отдали маршалу пушки. Думаете, что сможете их увезти, если мы начнём проигрывать.

– По этой-то грязи?! – Волков даже усмехнулся не очень-то радостно.

Тем не во многом Карл Брюнхвальд был прав.

Глава 10

Барабаны на той стороне поля бьют и бьют, а в ответ им рявкают орудия. Пруфф провёл беседу, и теперь ядра нет-нет да и долетают до еретиков. Достают их, хотя и прилетают на излёте. Безбожникам некуда деться, прямо за их спинами поросший леском овражек. Так что строиться им приходится под огнём. Но, упрямые в своей ереси, они и на поле боя упрямы, всё равно строятся. Эта квадратная, чёрная масса, состоящая из людей, уже почти готова.

Почти готова.

Брюнхвальд и Дорфус выезжали в поле вперёд, считали еретиков, потом вернулись и сказали генералу то, что он и сам видел.

– Десять рядов, – говорит майор.

– Первые три ряда хороши, – добавляет полковник.

«Десять рядов. Сто семьдесят-сто восемьдесят человек в ряд. Это на первый взгляд».

То есть против его тысячи и трёх сотен стоит без малого две тысячи безбожников.

«Дойдут – растопчут. Вся надежда на Роху да на Хаазе».

Это хорошо, что на его фланге нет кавалерии и арбалетчиков; впрочем, и те, и другие могут появиться в любой момент. Им строиться не нужно. Выйдут из леса на край поля, и всё.

«Господи, не дай мне сегодня ни кавалеристов, ни арбалетов вражеских». Генерал опять мелко крестится на глазах своих подчинённых, а этого делать не нужно было.

– Так вы оставите резерв? – Брюнхвальд тоже волнуется, что их баталия слишком жиденькая против мощной людской коробки еретиков. – Может, поставим людей чуть ýже да прибавим один ряд в глубину? – предлагает он, но Волков чувствует, что думает полковник о другом. И угадывает, так как Брюнхвальд продолжает: – Или всё-таки наш резерв поставим вперёд двумя рядами?

– А что, мысль хороша, – поддерживает его Дорфус. – У Лаубе две сотни добрых солдат, будет у нас ещё один ряд не хуже доппельзольдеров.

Может, они и правы, может быть, и стоило поставить ещё один ряд, но… Генерал сомневается и произносит:

– Пусть резерв останется в колоннах. А мы будем уповать на Господа нашего да на полковника Роху с его людьми.

Ни Брюнхвальд, ни Дорфус более убеждать его не стали. На том и порешили.

* * *

Прошло два часа с тех пор, как утро сменило ночь. Генерал решил поменять коня. Всю ночь сильное животное носило его нелёгкое тело в нелёгком доспехе. А людей, стоящих в строю, никто менять не собирался. Солдаты люди, конечно, выносливые, они привыкли терпеть и голод, и жару, на сей раз они терпели холод. Они не спали эту ночь. Строиться начали за два часа до рассвета, а потом всё утро стояли на пронизывающем северном ветре. Уже и проголодались, успели промёрзнуть и устать. Старшие офицеры, особенно полковник Роха, то и дело прикладывались к своим флягам, у солдат фляг не было. Долгое ожидание выветривало волнение даже из молодых солдат. Волков по себе знал, о чём думают, о чем тихо в строю переговариваются доверившие ему свои жизни люди. Он сам когда-то так же стоял перед каким-нибудь делом. И так же, как они сейчас, шептал товарищу слева или справа:

«Быстрее бы уж начать!».

И солдатам еретиков тоже холодно, они тоже устали, а ещё по ним били пушки, монотонно и размеренно посылали в них ужасные чугунные шары. Пушки были далеко, но тяжёлые ядра всё равно долетали до левого угла баталии, били чаще в землю, но время от времени от земли или на излёте всё-таки залетали в строй, находя там себе жертвы.

Убивали, калечили двух-трех людей, но это ничего не меняло. Убитых и увечных тут же оттаскивали от баталии, тащили назад, а сержанты выкрикивали команды, и солдаты послушно занимали места выбывших, надеясь, что их-то минет чаша сия, и говоря при этом:

«Чего же там тянут-то, чего не начинают?».

И вот полетели вестовые. От центральной, большой баталии еретиков, оттуда, где развевалось подлое знамя их вождя, к баталии, что построилась напротив людей Волкова, прилетел всадник.

«Неужели начинают?!».

И генерал не ошибся. Они начинали. И первым признаком того были трубы. Как-то хрипло и зло заревели над строем врага трубы. Даже здесь он различил их сигнал:

«Готовься! Готовься! Готовься!».

Его люди тоже оживились. Недружно закачались пики над рядами.

«Ну наконец-то!».

А на той стороне поля глухо и тихо застучали барабаны. Кажется, они выстукивали: «Простым шагом, вперёд!».

Рене, не спросив у Волкова на то разрешения, с одним офицером поскакал вперёд, выехал перед строем и поехал вдоль него.

– Солдаты! – что было мочи орал полковник. – Помните, что генерал Фолькоф, коего прозывают Дланью Божьей и Инквизитором, не проиграл ещё ни одного своего дела! Тем более не должен он