Гроза Кавказа. Жизнь и подвиги генерала Бакланова - Андрей Венков

– Переходите к нам, – кричат.

Немцы отвечают:

– Мы бы рады, но у нас срок службы не закончился, и жалованье только что заплатили.

Запорожцы смеются:

– Перебьем вас, на что вам жалованье тогда?

Немцы флегматично отвечают:

– Мы – честные солдаты. Если мы до окончания срока службы, да еще и жалованье получив, перейдем к вам, то ни нас, ни детей наших никто больше на службу нанимать не будет. И вы нам верить не будете.

Так и погибли все до одного.

Говорил потом Бакланов: «Спасибо Зассу и горцам, они меня выучили многому».

Своих войск на Линии немного. По Кубани кордонную линию содержат 3500 казаков, находящиеся на казенном жалованье.

Линейные казаки Бакланову понравились. Одеты и вооружены совсем как черкесы (черкески ввели им в 1831 году, уже как форму одежды). Сами рослые и хорошо сложены. Торнау, видевший линейных казаков за два года до Бакланова, их по снаряжению и боевой выучке от черкесов не отличал: «Казаки и черкесы, в длиннополых черкесках с патронами на груди, обутые в суконные ноговицы и красные сафьяновые чевяки, в лохматых бараньих шапках, с винтовкой в бурочном чехле, перекинутом за спину через правое плечо, при шашке и широком кинжале, скакали на неказистых, но крепких, неутомимых лошадях кабардинской породы. Маленькое черкесское седло и легкая тонкоременная уздечка видимо были приспособлены к дальнему походу, к жизни на коне. Не порывист их налет, но стойко встречают они противника, метко бьют из винтовки и рубят шашкой на убой. Лошади приезжены к покойному ходу, к быстрым поворотам, но не к прыжкам и дыбкам, только мешающим упорной, хладнокровной драке… Казаки и черкесы, не имевшие обычая бросаться на неприятеля очертя голову… дрались упорно и, обратив его в бегство, гнались за ним далеко и рубили без пощады». В своих воспоминаниях Торнау привел случай, как моздокский казак на скаку отрубил шашкой голову убегающему трехлетнему быку. И еще случай – казак, скачущий с донесением, на глазах начальства подстрелил на скаку прячущегося зайца, сделал вольт, вернулся, подобрал и поскакал дальше. Вывод этого профессионального солдата (Торнау) гласил: «Черкесы вообще умели хорошо владеть конем и оружием, но и наши линейские казаки не уступали им в этом деле». И Филипсон подтвердил: «На конях горских пород, в красивом горском костюме, линейные казаки многое заняли от горцев: джигитовку, удальство и блестящую храбрость с театральным оттенком… Казаки, особенно линейные, соревновались с горцами в удальстве, неутомимости и быстрых движениях, но нередко не имели успеха».

Правда, разбавляли линейцев порой всяким сбродом, бегущим с севера. Говорили беглецы, что родства не помнят, и приписывали их на несколько лет к казачьим семействам, потерявшим отцов или сыновей на войне с горцами. У них беглецы работали, учились владеть конем и оружием и, по прошествии определенного времени, поступали навсегда в казачье сословие. Ни войсковое начальство, ни рядовых линейцев это, казалось, особо не заботило. Сама обстановка на Линии, суровая и безжалостная, беспощадно выбраковывала всех слабых, неспособных к казачьей жизни и службе.

Ниже по Кубани стояли черноморские казаки, которых Бакланов так и не видел, но, по слухам, были они у всех начальников в загоне и держались в черном теле…

И русские солдаты здесь оказались совсем не такими, как в турецкую кампанию. Не унывают, веселятся, несмотря на усталость и труды, поют и пляшут. Шапки на них косматые, шинели потертые, амуниции вроде и пригонка не касалась. Но служат и дерутся – залюбоваться можно. Своих не бросают, даже убитых до последней возможности выносят.

Есть русские, что к черкесам бегают. Вместе с ними против своих воюют. Были случаи, что из черкесских толпищ в бою «ура» слышали. В. Потто отмечал, «как были дерзки и предприимчивы наши беглецы, отвергшиеся родины, и точно торопившиеся загасить в потоках крови последние вспышки своей совести».

С начала службы Бакланова в Прочноокопском отряде особых боев здесь, кроме зассовских набегов, не было. Русские свои усилия сосредоточили на черноморском побережье. В 1833 году строили новую линию от Ольгинской до Геленджика. В 1834-м строили укрепления на Абине, на землях шапсугов и натухайцев, и все вокруг разоряли. Солдаты потом эти две операции назвали: «первый перевод людей» и «второй перевод людей». «Перевод» в смысле – истребление.

В 1835-м выстроили укрепление Николаевское и решили вести новую линию по Атакуафу через перевал Нако до Суджукской бухты. В 1836-м Вельяминов с отрядом прошел этим путем и построил на морском берегу укрепление Кабардинское.

Данные об этом периоде жизни Я. П. Бакланова у его биографов отрывочны. Подлинных документов под рукою у нас мало. Берем воспоминания самого Якова Петровича, берем ярко и эмоционально пишущего Потто и создаем, опираясь на свой жизненный опыт и свое видение мира, некий третий, виртуальный (?), мир, в котором поселяем жить нашего героя.

Потто в биографии Бакланова, составленной с опорой на воспоминания и рассказы самого Якова Петровича, приводит такой случай…

До 1836 года никаких особых приключений с Баклановым вроде бы не было, а вот в июне часть полка Жирова взяли в отряд для истребления черкесских аулов между Псефиром, Лабой и Белой.

К главному аулу подошли за два часа до рассвета. Аул укрепленный, сразу с налету его не возьмешь. Охотники (добровольцы) выдвинулись вперед. Поставили им задачу захватить главные ворота или разбросать плетни, окружающие аул, чтобы смогла пройти кавалерия. Командиром охотников, естественно, поставили Бакланова (иначе и истории нашей не было б). Подползли охотники к аулу, присмотрелись – аул укреплен со знанием дела: плетни двойные, меж ними насыпаны земля и камни, ворота дубовые, заперты на железные засовы (как они снаружи эти железные засовы разглядели – большой вопрос, но не будем прерываться).

Бакланов и два пластуна обошли вокруг аула, но слабинки не нашли – всюду одинаково хорошо укреплен. Вернулись к воротам. И тут над выездными воротами разглядел Бакланов лазейку. Видно, ночью, когда ворота запираются, служила она для пешеходов, которых срочные дела заставляли аул покинуть или, наоборот, в аул зайти.

Пока Бакланов раздумывал, взлетела ракета. На штурм!

Кинулся Бакланов вверх по насыпи, к лазейке. Казаки за ним. Над воротами горец на стене стоял, часовой. Оглянулся он на ракету взлетевшую. Это – хорошо, ракета его на какой-то миг ослепила. Но шума от баклановских шагов черкес не расслышать не мог. Бакланов, наверное, лез по осыпающейся насыпи с медвежьей грацией, но и с медвежьей быстротой.

Приложился черкес по нему из ружья – осечка, прицелился из пистолета – осечка. Двух этих неудавшихся выстрелов хватило, чтоб Бакланов вскочил на ворота. Горец не растерялся, перехватил пистолет за дуло и Бакланова – курком по голове. Бакланов покатился по валу и упал в ров. «Долго ли я пролежал без памяти, я не знаю, но когда опомнился, казаки были уже в ауле, ломали плетни и сбивали ворота. Я не получил за это ни креста, ни чина, но был награжден выше моих заслуг вниманием Засса, который с этих пор начал оказывать мне знаки особенного своего расположения».