Купленная революция. Тайное дело Парвуса - Элизабет Хереш

В письме есть подстрочная рукописная сноска, касающаяся вопроса идентификации личности на фотографиях: «Изображенный на фотографиях — урожденный Израиль Гельфанд».

Наконец Парвуса вызвали на допрос. Вот что он сам об этом пишет:

«Сначала у меня, как обычно, спросили мои анкетные данные. Я должен был указать имя, место жительства и род занятий моих родителей, а также сообщить полную информацию о моей семье и родственниках. Я сделал это с щепетильной добросовестностью и спокойной совестью, потому что я выдумал себе родителей, детей, родственников в тот момент, когда писал их имена. Легенду моего заявления под вымышленным именем я постарался сохранять и дальше. В первую очередь я должен был установить, что обо мне знает жандармерия (…)

Допрос продолжался в таком вежливом и нежном тоне, какой может быть только у жандармов в России:

— Итак, Вы — иностранец. Зачем. Вы приехали в Россию?

— Очень многие люди приезжают в Россию. Я мог бы Вам назвать имена многих соотечественников, которые приехали сюда как иностранцы, а сейчас занимают высокие чиновничьи посты.

- Это, может быть, и так. Но в Россию не приезжают для того, чтобы быть заключенным в одиночную камеру.

- Заключение зависело не от меня.

- Вы идентифицируете себя с Парвусом?

- Мое литературное имя, разумеется, Парвус. Я написал статьи, опубликованные под этим именем. Я хотел бы знать, в чем меня обвиняют.

— Вы были председателем Совета рабочих депутатов?

— Я отказываюсь давать показания об этом. — «Предали!» — подумал я.

— Мы установили, что Парвус был избран в президиум, что он на пленарном заседании Совета депутатов по неизвестным нам причинам отказался от председательства, но из протоколов мы знаем о постановлениях Парвуса, принятых на заседании.

— Я Вам уже сказал, что Парвус — мой литературный псевдоним. Вам надо будет доказать, что тот Парвус, который выступал на Совете рабочих депутатов, и я — одно лицо.

— Для этого мы должны арестовать Вас.

— Вы мне скажете, как звучит обвинение?

— Вы обвиняетесь по статьям 101 и 126 Уголовного кодекса в том, что Вы участвовали в сообществе, целью которого является подрыв формы правления и свержение общественного порядка, что с этой целью Вы подготовили восстание и приготовили запасы оружия и взрывчатых веществ. Не хотите ли высказаться по этому вопросу.

— Я отказываюсь от показаний.

Меня увели в камеру.

Парвуса это не сломило. Все стало для него понятно. Он втянут в политический процесс Рабочего Совета. «И хорошо — из процесса можно кое-что сделать», — писал он в воспоминаниях. Во всяком случае, он подсчитал, что на заседании Думы весной будет объявлена политическая амнистия.

Это исправило его настроение, и он углубился в произведения политической экономии и истории, чтобы создавать новые проекты.

Наступила весна 1906 года, а вместе с ней пришла и Пасха, которая отмечается в России как величайший праздник года. Неожиданно весь тюремный комплекс наполнился колокольным звоном маленькой тюремной церкви. В полночь, кульминационный момент пасхальной ночи, тюремщик просунул Парвусу в окно, как, впрочем, и всем остальным заключенным, традиционный треугольный пасхальный пирог (символ триединства).

Между тем дело Парвуса медленно распухало. Министерство внутренних дел России отправило запрос в Австро-Венгрию, в Брюнн (ныне — Брно. — Пер.) об идентификации личности сомнительного Карла Ваверка. Ответ пришел уже в апреле. Карл Ваверка был сотрудником политической газеты «Ровноет» (Равенство). В октябре 1905 года он собирался совершить поездку в Россию, попросил оформить ему паспорт. Министерство внутренних дел выдало ему паспорт на три года.

Органы вызвали к себе Ваверка для выяснения ситуации. Он сообщил, что из-за беспорядков в России решил отложить свою поездку. Паспорт он хранил в своей квартире. В ответ на это его попросили в течение двух дней прийти еще раз с паспортом. Через пару дней Ваверка появился в органах и сообщил, что «несмотря на интенсивные поиски», он не сумел найти паспорт. Как он мог оказаться у «Израиля Лазаревича Гельфонда (или Гельфанда)», он «при всем желании» не смог бы объяснить. Возможно, Виктор Адлер поможет внести ясность в это дело?

Депутаты Думы впервые собрались вместе в апреле 1906 года. Только ожидаемая амнистия на этот раз не была объявлена, и Парвус не был освобожден — начался большой политический процесс, на который надеялся Парвус и который хотел использовать как арену для своей политической пропаганды. Для ускорения этого процесса Парвус решил совершить скачок вперед и написал письмо в вышестоящие органы, о чем он, кстати, умалчивает в своих воспоминаниях. В нем он раскрывает свое подлинное лицо, объясняет, что проживал у своей «гражданской жены» Громан и теперь готов «для упрощения и ускорения дела» дать соответствующие объяснения.

Но не произошло ничего, что бы указывало на решение властей в отношении ближайшего будущего Парвуса. Вместо этого Парвуса перевели в Петропавловскую крепость. Это не давало повода надеяться на скорое освобождение, с процессом или без, хотя в этой стране логические размышления не привели бы к правильным выводам и все было возможно.

Полная неопределенность своего положения доконала Парвуса, а ведь он находился в заключении уже третий месяц; как он сам признается, любое прояснение обстановки было бы более приемлемо для него, потому что тогда он смог бы к этому приспособиться. В конце концов он потерял терпение и сам проявил инициативу 23 июня 1906 года он составил заявление в жандармское управление, в котором просил «принимая во внимание семейные обстоятельства, освободить его под залог и разрешить покинуть страну».

Спустя два дня он направил то же прошение прокурору. Министр внутренних дел Макаров, один из самых талантливых членов тогдашнего царского правительства, лично занялся этим делом. В результате он пришел к заключению, что эти и другие подобные заявления «в связи с отсутствием оснований удовлетворить их» не подлежат рассмотрению.