Среди восковых фигур - Инна Бачинская

Как она сказала: в десять быть в постели, косметика – табу, короткие юбки табу, мальчики табу, кофе табу. Работа – главная добродетель. Работа и независимость, чтобы никакая тварь не смогла пинать… Сложная, видимо, жизнь была у бабушки. Родителей не помнит. Бабушка работала в аптеке, и он нее пахло лекарством. До сих пор ненавидит запах валерьянки. Принимала запреты как должное. Но видимо, было подсознательное желание вырваться. Сбежать. Спрятаться. Бежит до сих пор. Бабушки нет, а она все бежит. И от него, Федора, сбежала. Загнала себя в жесткие рамки: отъезд через два года, новая жизнь, отряхнуть прах и бежать дальше. От чего же она бежит? Мы – отголосок и отпечаток бытия. Продукт среды. Среда, воспитание, семейный уклад – цепь, с которой трудно сорваться. Привычка – страшная сила. Привычка и инерция. Слабые даже не пытаются сорваться, барахтаются в привычном мире, жалуются, ноют, но в душе довольны. Сильные пытаются сорваться. Говорит о себе скупо. Несколько раз повторила, что уедет. Словно убеждала, что действительно уедет. Не его, Федора, убеждала, а себя. Повторяла как мантру: уеду, два года, получу диплом и сразу…

«Хватит, – приказал себе Федор. – Что за гадкая манера раскладывать человека на атомы? Вспороть сознание и посмотреть, что внутри. Хватит. Это, в конце концов, неприлично. Будь выше праздного любопытства. С достоинством неси высокое звание философа. Она же тебе нравится! Ну и принимай ее как есть. Два года большой срок. Или падишах сдохнет, или осел. Как говорит Митрич, вернее, его матушка, реальность подкорректирует. Посмотрим».

Высокое звание философа! Ха! Вспомни еще академический кодекс чести – со студентками ни-ни! Переступил! Стареем, профессор, превращаемся в старого сатира, которому пофиг академические кодексы. Он вспомнил ее слова, что люди сложнее собак, и улыбнулся невольно.

Красивая девочка. Какая-то… неблагополучная. И ни записки, ни телефона. Что бы это значило? Все? Как говорят англичане: ван найт стэнд?[9]

Из лежащего на тумбочке мобильного телефона все еще доносились невнятные вопли Ивана, который взывал к нему как к философу и требовал немедленного ответа на вопрос: червь или не червь и в чем смысл.

– Ты меня слышишь? – кричал Иван из телефона. – Ты где? Федор! Что мне теперь делать?

«Что мне делать?» Это о чем? Видимо, Федор, увлекшись собственными мыслями, что-то пропустил.

– Что делать? – повторил он осторожно. – В каком смысле, что делать?

– С выставкой! – заорал Иван. – Что мне делать с выставкой?!

– А! Может, поговорить с партнером Кротова? Сказать, что хочешь посвятить выставку спонсору и меценату Михаилу Кротову. Упомянуть, что была устная договоренность. Как-то так.

– Ты думаешь? – Иван наконец замолчал. Сказал после паузы: – Я его совсем не знаю. На вид анаконда, так и смотрит, кого заглотить. Думаешь, прокатит?

– Можно попытаться.

– Ага. Спасибо, Федя. – Спохватился: – Я тебя не разбудил?

– Нет, я уже не спал, – соврал Федор.

– Бессонница? – озаботился Иван. – Могу порекомендовать…

– Пробежка в парке, – перебил Федор. – Хочешь со мной?

– Я? Ну… не знаю. Никогда не бегал.

– Значит, пора начинать. Выходи. Через двадцать минут у третьей пушки…

Приведя в чувство свалившегося на скамейку обессиленного Ивана и убедившись, что тот будет жить, Федор Алексеев отправился домой, в который раз думая, что физические усилия вышибают из головы блажь и сомнения, а также дурацкие мысли о смыслах. Недаром герой одного итальянского фильма рубил дрова, чтобы прогнать греховные мысли и желания. Жизнь, в общем, несложна, нужно только уловить ритм и обозначить красные линии. Живешь и живи себе. Работай, читай, общайся. Сиди в Интернете. Ни от чего не отказывайся, не ковыряйся в словах, интонациях и в тех же смыслах. Жизнь проста, как правило. Правда, полна неожиданностей.

Он стоял под холодным душем, чувствуя, как его наполняют умиротворенность и уверенность, что все будет хорошо. А всего-то холодная вода и пробежка в утреннем парке. Не торопясь, босой, завернутый в полотенце, напоминая римского патриция, он взял дребезжащий телефон. Это был капитан Астахов, никогда не звонивший по утрам. Федор подобрался от нехорошего предчувствия.

– Привет. Не спишь? – спросил капитан.

– Не сплю. Что?

– Как ты говоришь… сюр? Он и есть. Нарисовались родственники Кротова. Мать вроде. Разыскивает сына, звонила на работу. Секретарша взяла ее координаты, пообещала разыскать, а сама звякнула мне. Вчера. Говорит, звонила, а я не ответил. Она написала: «Звонила мать Кротова. В гост. Градецкая, н. тридцать два». И телефон. Увидел только сегодня, вчера не заглядывал, смотрю, номер незнакомый, устал как собака, гори оно все, думаю.

Капитан Астахов говорил непривычно много, и Федор, недолго думая, перебил:

– Дай мне двадцать минут.

– Жду у дома! – обрадовался Астахов.

…Ее звали пани Катаржина Гучкова. Гражданка Словакии. Полная, немолодая, не особенно ухоженная тетка, проживающая в городе Пештяны. С заметной сединой в небрежно выкрашенных волосах, добротно и просто одетая. С крупными руками, привыкшими ко всякой работе. На аферистку не похожа. Она смотрела на них настороженно и только сглатывала невольно. Приложила руку к сердцу, словно стремясь унять биение.

Капитан Астахов представился и показал удостоверение. Федор поклонился.

– Гражданка Гучкова? – строго спросил капитан.

– Я! Что случилось? – выдохнула женщина. – Миша? Вы от Миши? Я звоню, звоню, он не отвечает, секретарша обещала найти…

– Присядем. – Капитан сел на единственный стул у небольшого круглого столика, Федор опустился на крошечный диванчик. Женщина присела на краешек кровати. Все трое смотрели друг на друга.

– Насколько мне известно, Михаил Кротов воспитывался в детдоме, – начал капитан, откашлявшись.

– Да, в детдоме… – Женщина побагровела. – Я нашла его год назад… Я уже тридцать лет живу в Словакии, у меня три магазина секонд-хенд «У бабы-яги»…

– Как? – вырвалось у Федора.

– Такое название, «У бабы-яги». Понимаете, я была молодая и дурная… шестнадцать лет, деваться некуда, бросила ребеночка… А теперь всю жизнь каюсь и прошу у бога прощения… свечки ставлю. – Она закрыла лицо руками и заплакала.

Капитан и Федор переглянулись. Капитан взял со стола коробку с салфетками, протянул ей.

– Уехала в Чехию, работала там, потом в Словакию. Мыла посуду в ресторане. Познакомилась с будущим мужем. Карел был вдовец, намного старше, четыре года назад умер. И тогда я стала искать сына. Наняла детектива, нашла в Интернете, он местный, отсюда. Серьезный такой, самостоятельный. Пообещал, что найдет. Там еще была его фотография, очень мне понравился. Он нашел моего сыночка год назад. Его зовут Михаил Кротов, уважаемый человек вырос. Я все время хотела ехать, но боялась, как он меня примет, я же такая виноватая, не передать! Бросила родное дитя… Приехала только в этом году, в марте, подошла к его работе… Стою, жду, думаю, сейчас получу разрыв сердца. Детектив дал фотографию, стою с ней, смотрю на мужчин, вдруг он! Мой Мишенька! Узнала сразу. Не подошла, не смогла. Ноги не держали. Только на третий день решилась… – Она снова всхлипнула. – Думала, он меня прогонит. Сыночка, говорю, родненький, а сама чувствую, сейчас упаду. И больше ни слова сказать не могу. Он поддержал меня под руку и говорит: «Кто вы?» Твоя мама, говорю, а в глазах темно и сжалась вся – а ну как прогонит! А он привел меня в кафе, заказал кофе, говорит: «Рассказывайте». И смотрит так строго, но без злости. Ну я и… повинилась, как на исповеди. Говорю: «Виновата, готова принять кару, хотела только посмотреть на тебя… издали. А потом не выдержала, подошла. Прости, сынок, свою беспутную глупую маму». И все как на духу. Он говорит: «А кто отец?» Мальчик, сосед наш, говорю, он через полгода разбился на мотоцикле». Рассказала, как попала в Словакию, уже тридцать лет там, что есть братик, Александр, Алекс, работает в Риге, в большой фирме. По компьютерам. Умница, хороший сын. Говорю: «Я вас познакомлю, если захочешь». Мишенька забрал меня к себе, показал дом. Я так радовалась, он богатый и умный, и принял меня, не побрезговал. Рассказал, что жена умерла, а другой такой не встретил. Мишенька заказал ужин в ресторане. Мы посидели, выпили вина. Я потом все время ему звонила, мы долго говорили… Мишенька меня простил, мой любимый мальчик!