Тьма в бутылке - Юсси Адлер-Ольсен

Карл задрал голову и посмотрел на почерневшие своды.

— У меня к вам есть пара вопросов. Затем мы оставим вас в покое.

— Задавайте.

— К чему два взрыва? Почему просто не дать этому дерьму сгореть своим чередом? У вас есть какое-либо предположение на этот счет?

— Не могу придумать иного ответа, кроме как то, что поджигатель желал держать все под контролем.

— Благодарю. Второй вопрос — можем ли мы вам позвонить, если у нас возникнут дополнительные вопросы?

Страховщик улыбнулся и вытащил свою визитку.

— Конечно. Меня зовут Торбен Кристенсен.

Карл сделал вид, что ищет в кармане визитную карточку, хотя прекрасно знал, что ее не существует и в помине. Вот и еще одно задание для Розы, когда она объявится.

— Не понимаю, — Ассад стоял неподалеку и чертил полоски по слою сажи на наклонной стене. Очевидно, он представлял собой тот тип людей, которые способны размазать крохотное пятно грязи со своего пальца по всей одежде и всему, что вообще их окружает. По крайней мере, в данный момент сажи на его голове и одежде хватило бы на то, чтобы покрыть тонким слоем небольшой обеденный стол. — Не понимаю, что значит, о чем вы там толкуете. Это все, конечно же, должно быть связано. В том числе и кольцо на пальце или отсутствующий палец, и трупы, и пожары, и всё-всё. — Затем он резко повернулся к страховщику: — Сколько получит за это от вас компания? Это же старый дерьмовый дом.

Кристенсен нахмурился. Версия о страховом мошенничестве была донесена до него, однако это не означало, что он обязательно был с ней согласен.

— Да, постройка не очень, и, тем не менее, компания имеет право на компенсацию. В данном случае мы говорим о страховании от огня. Плесень и гниль тут ни при чем.

— Так сколько?

— Хм… Навскидку, семьсот-восемьсот тысяч крон.

Ассад присвистнул.

— На плохоньком первом этаже можно выстроить что-то новое?

— Как пожелает застрахованная компания.

— Они также могут снести всё начисто, если захотят?

— Да, конечно.

Карл посмотрел на Ассада. Ну да, он что-то замыслил. Пока они спускались к машине, Мёрк понял, что, предприняв следующий шаг, они обретут внутреннего врага и что на этот раз врагом будут не преступники, а отдел убийств. Какой триумф, если удастся их опередить!

Карл на прощание сдержанно кивнул коллегам, все еще стоявшим во дворе. Он не желал с ними разговаривать.

То, что они хотят знать, могли бы и сами выудить. Ассад на мгновение остановился у служебной машины и теперь продирался через надпись граффити, сделанную зелено-бело-черно-красными буквами на отлично оштукатуренной стене. «Израиль, вон из сектора Газа. Палестина для палестинцев», — гласила она.

— Они не умеют писать по-человечески, — прокомментировал он и полез в машину.

«А ты умеешь?» — подумал про себя Карл. Черт возьми. Он завел мотор и взглянул на своего помощника, который сидел, уставившись на угловую панель. Тот был далеко.

— Эй, Ассад, ты где?

Но это не заставило его взгляд сдвинуться с одной точки.

— Да тут я, Карл, — только ответил он.

После этого на обратном пути в полицейский участок не было произнесено ни слова.

Окна в маленьком приходском помещении сияли, как металлические пластины. Значит, эти тупицы уже начали.

В предбаннике он снял пальто, поздоровался с так называемыми «нечистыми» женщинами, которые из-за менструации вынуждены были слушать хвалебные песнопения снаружи, и проскользнул через двойные двери внутрь.

Служба достигла той точки, когда атмосфера действительно накалялась. Он не раз присутствовал здесь раньше, и ритуал всякий раз повторялся. В данный момент священник стоял у алтаря в самодельном облачении и творил «утешение в жизни», как называлось это таинство. Вскоре все — дети и взрослые — поднимутся по его призыву, мелкими шажками приблизятся друг к другу и уткнут головы в свои невинные белые туники.

Это приближение к алтарю вечером четверга было кульминационным событием недели. Сама Божья Матерь в лице священника протягивала церкви чашу и предлагала им хлеб. Затем все без исключения соберутся в зале Богоматери и примутся радостно плясать и бесконечными словесными каскадами возносить хвалу Матери Божьей, давшей жизнь Иисусу Христу с помощью Святого Духа. Они дадут волю многоголосию речей, станут молиться обо всех нерожденных детях, заключать друг друга в объятия и вспоминать ту нежность, которой одарила Богоматерь Господа, и все в этом духе.

Так же, как и многое другое, что у них происходит, то есть полная галиматья.

Он тихо пробрался в глубь помещения и встал у стены. Ему преданно улыбались. Мы рады всем, говорили эти улыбки. И вскоре, когда толпа впадет в экстаз, они будут благодарить его за то, что он пришел к ним в своем стремлении к Матери Божьей.

Тем временем он приглядывался к выбранной им семье. Отец, мать и пятеро детей. В этих кругах редко у кого детей было меньше. За двумя старшими мальчиками стоял наполовину скрытый седовласый отец, а перед ними — три девочки, ритмично покачивающиеся из стороны в сторону, с распущенными развевающимися волосами. Впереди всех среди других женщин стояла мать — с приоткрытым ртом, закрытыми глазами и руками, свободно сцепленными на груди. В такой позе стояли все женщины. Далеко от окружающего мира, качаясь, охваченные порывом коллективного сознания, трепещущие в присутствии Богоматери.

Большинство молодых женщин были беременны. У одной из них, которая вот-вот должна была родить, на тунике в районе груди проступали смазанные пятна от сочащегося молока.

А мужчины смотрели на этих плодовитых женщин с самоотверженным восхищением. Ибо, за исключением менструального периода, женское тело почиталось величайшей святыней для приверженцев Церкви Матери Божьей.

В этом собрании, культивирующем плодовитость, все взрослые мужчины стояли, сложив руки на уровне причинного места, а самые маленькие мальчики веселились и старались подражать им без малейшего понимания, насколько глубокое значение было в этом заложено. Они просто пели и повторяли то, что делали родители. Тридцать пять человек составляли одно целое. Это была сплоченность, подробно описанная в наказе Матери. Сплоченность в вере в Матерь Бога, на основе которой строилась вся жизнь. Он наслушался об этом до тошноты.

У каждой секты своя недоступная, непонятная истина.

Он изучал среднюю сестру, Магдалену, пока священник бросал хлеб стоявшим ближе к нему и толкал речи. Она глубоко погружена в свои мысли. Размышляла ли она о послании, заложенном в таинстве? Или о том, что запрятано дома в саду на лужайке? О дне, когда они посвятят ее в служанки Матери Божьей, о том, как разденут ее и обмажут свежей овечьей кровью? Или о том дне, когда ей выберут мужа и благословят ее лоно, дабы оно принесло плод? Догадаться было нелегко. Что вообще происходит в головах двенадцатилетних девочек? Об этом знают только они сами. Возможно, она была просто напугана, но тут было от чего напугаться.