Баллада о сломанном носе - Арне Свинген

Уже закончили драться в телеке. Кто-то шумит в подъезде. Кажется, дождь перестал. В два часа я глотаю две таблетки парацетамола и запиваю их водой.

И вдруг в дверь звонят. В глазок я вижу бабушку — наконец-то, мне становится хорошо.

— Привет, бабушка! — восторженно говорю я, открывая дверь.

Я жду объятий и поздравлений. Но бабушка как-то странно смотрит на меня. Словно ей больно. Неужели с ней что-то произошло?

— Барт, кое-что случилось.

— Где у тебя болит?

— Речь не обо мне.

Я сразу понимаю, о ком она.

— Нет!

— Все не так страшно, как ты мог подумать, — продолжает бабушка.

Она все еще стоит на лестнице. Значит, дело серьезное.

— Маму положили в больницу.

Разумеется, мне надо было догадаться. Мама опять заболела. Теперь надо бы взвыть или пролепетать что-нибудь несвязное от рыданий. Но я молчу. Смотрю на бабушку, словно не знаю, что такое больница.

— Я могу войти?

Очевидно, я загораживаю дорогу, и я сторонюсь, чтобы пропустить бабушку.

— Мама была вчера в баре и, видимо, немного перепила. С ней иногда такое случается, — говорит бабушка.

— Не так часто. Намного реже, чем раньше.

— Да, так и есть, но вчера оказалось слишком. Она потеряла сознание. Ну, да ты знаешь: диабет, аритмия… Она просто-напросто в плохой форме. В больнице все проверят.

— Надо ее навестить.

— Конечно. Но она без сознания.

— Она спит?

— Нет. Она… да, она в коме.

— В коме? Это когда не просыпаются даже от шума?

— Да. Она придет в себя, только нужно время. Она… да… ну… я не знаю…

Бабушка садится на диван. Тот самый, на котором мама должна была спать и храпеть сегодня ночью. Я размещаюсь на своем обычном месте, в изголовье. Бабушка все время смотрит на меня. Не знаю, проверяет она во мне наличие чувств или готовится быстро отреагировать, если меня совсем замкнет. Бабушкиной нежности хватает только на то, чтобы коснуться кончиками пальцев моего плеча.

— Мы не можем отменить субботник, — говорю я.

— Но разве ты сможешь… сейчас?

— Да, смогу.

По телеку я видел людей, разговаривавших с больными в коме, и те внезапно просыпались, и все немного плакали. По-моему, такое бывает в очень плохих сериалах.

— Что с тобой случилось? — спрашивает бабушка. Я почти забыл про нос.

— Да так. Подрался с одноклассником.

Бабушка придвигается и обнимает меня.

— Прости, что у тебя такая непростая жизнь.

— Сломанные носы заживают.

— Да, верно.

— Он будет совсем как раньше. Врач так сказал.

— Замечательно.

Как-то очень глупо быть таким оптимистом. Очень хорошо это понимаю. К тому же бабушка сидит так близко, что я ощущаю исходящий от нее запах табака и слышу небольшие хрипы в ее горле. Бабушка наверняка может умереть в любой момент, хотя это будет ужасно несправедливо.

— Бабушка, — говорю я, глядя ей в глаза, — ты веришь тому, что мы с мамой тебе говорим?

Мне кажется, она пытается улыбнуться. Но улыбка, которая не совсем получается, подчас выглядит как ужасная гримаса.

— Твоя мама старается изо всех сил. В этом я совершенно уверена. И она очень хочет, чтобы все было как лучше. Я знаю, что она не всегда говорит правду.

— Она не работает в «Теленоре».

— Я знаю.

— Она все время врет. И я тоже. Мы договариваемся, что тебе соврать.

— Я знаю, что вы врете, Барт.

— И ты поэтому иногда так странно смотришь?

— Неужели?

— Почему ты нам этого не говоришь?

— А кому станет от этого лучше?

— Прости… что я вру.

Она слегка поглаживает меня по спине. У нее получается по-другому, чем у мамы. Мне не хватает маминых больших, мягких рук.

— Прости, я совсем забыла… Поздравляю тебя с днем рождения, Барт! — говорит бабушка прямо мне в ухо. — Поздравляю!

— Спасибо.

И мы сидим так еще немного. Бабушка тихо плачет. Я смотрю в окно и размышляю о том, как проводят субботники. Конечно, надо бы думать только о маме, но у меня для этих мыслей будет еще много времени.

— Ты можешь руководить субботником? — спрашиваю я.

Бабушка отпускает меня и вытирает слезы.

— Что? Субботником?

— Да, нам нужен кто-нибудь, кто хоть раз участвовал в общей уборке и знает, как это делается.

— Ну да, нужна уборка и… да, в основном уборка, наверное.

— И еще мы вымоем лестницу.

— Да, помыть ее — это правильно. Ой, у меня же подарок для тебя есть!

— Я знаю, где он лежит, — говорю я.

Рядом с ворохом одежды я нахожу пакет и протягиваю его бабушке. Она вручает его мне и опять поздравляет.

У бабушки совсем не много денег. Будь они у нее, она наверняка больше давала бы маме. Но подарок оказывается серьезнее всего, на что я мог рассчитывать. И наверняка куплен по-честному.

Фотография на коробке не оставляет никаких сомнений — это мобильник.

— Я буду оплачивать твои разговоры. Надо же как-то до вас дозваниваться. Как ты думаешь, он ничего?

— Он… он лучше, чем просто ничего.

Может, это уже слишком, но в тот момент мне страшно захотелось иметь еще и собственную комнату. Просто чтобы собраться с мыслями и прийти в себя. Но у меня имеется только туалет — а это далеко не то же самое.

У меня есть мобильник! Хороший мобильник.

Я обнимаю бабушку и не отпускаю. В носу опять свербит, но взгляд мой не затуманивается, и никаких звуков я не издаю. Не знаю, как долго мы с бабушкой сидим обнявшись, но не исключаю, что дольше, чем это обычно бывает.

— Ты это… прости, что ли. Я постарался собрать всех-всех. Но типа… воскресенье же, а по воскресеньям народ обязательно куда-то смывается. Ну, это… в общем, чего-то я запарился, — Гейр неуверенно смотрит на меня. Дольше молчать мне уже невозможно.

— Это… — начал я, — ты…

— Да знаю я. Ты прости.

Я оглядел всех явившихся — всех до последнего. Может, у меня со зрением что-то не так? Может, после того как мне разбили нос, в глазах у меня двоится?

— Это очень… хорошо, — проговорил я.

— Э-э… Ну да. Наверное. Ты серьезно?