Визит лейб-медика - Пер Улов Энквист

Но Катрин внезапно пришла в совершенно необъяснимую ярость, вырвалась и, прямо-таки шипя, сказала Бранду:

— Ты что, не видишь, что он боится??? Оставь его в покое!

— Заткнись! — прорычал Бранд.

Хоть он и был на голову ниже, он все же попытался насильно уложить ее на кровать и начал раздеваться; но Катрин яростно перевернулась, резко подняла колено и так точно и ловко угодила Бранду между ног, что он с ревом осел на пол.

— Ты ничего тут не будешь показывать ни на каком проклятом объекте, — злобно скомандовала ему Катрин.

Бранд, скрючившись, лежал на полу полный ненависти, и пытался нащупать какую-нибудь опору, чтобы подняться; и тут все услышали, как Кристиан засмеялся, громко и прямо-таки счастливо. Лишь секунду поколебавшись от удивления, Катрин засмеялась вместе с ним.

Смеялись только они.

— Вон!!! — велел затем Кристиан обоим своим фаворитам. — Пошли прочь!!!

Те молча покинули комнату.

Катрин Сапожок, немного помедлив, стала одеваться. Когда верхняя половина ее тела уже была прикрыта, а нижняя, где рыжий волосяной покров был особенно хорошо заметен, все еще оставалась обнаженной, она остановилась, не говоря ни слова и лишь всматриваясь в Кристиана. В конце концов она голосом, вдруг показавшимся очень робким и совсем не похожим на тот тон, которым она только что разговаривала с Брандом, обратилась к королю:

— Черт побери, — сказала она. — Ты не должен меня бояться.

Тогда Кристиан полным изумления голосом произнес:

— Ты… скинула… его на пол.

— Ну, да.

— Очистила… очистила… храм.

Она вопросительно посмотрела на него, потом подошла, постояла совсем рядом и провела ладонью по его щеке.

— Храм? — спросила она.

Он не ответил, не стал ничего объяснять. Он только смотрел на нее, все еще дрожа всем телом. Тогда она очень тихо сказала:

— Тебе вовсе не нужно думать об этом дерьме, Ваше Величество.

Его не рассердило то, что она сказала «тебе» и «Ваше Величество». Он только смотрел на нее, но теперь уже спокойнее. Его руки постепенно перестали дрожать, и страх, казалось, уже больше не переполнял его.

— Тебе не следует бояться меня, — сказала она. — Бояться ты должен этих свиней. Они — действительно свиньи. Хорошо, что ты велел этим чертовым свиньям убраться. Сильно.

— Сильно?

Тут она взяла его за руку и осторожно подвела к кровати, на которую они оба и сели.

— Ты — такой прелестный, — сказала она. — Как маленький цветочек.

Он уставился на нее прямо-таки с неописуемым изумлением.

— Маленький… цветочек???

Он начал всхлипывать, тихонько, словно стыдясь; но она, не обращая на это никакого внимания, стала его медленно раздевать.

Он даже не пытался ей помешать.

Она снимала вещь за вещью. Он ей не мешал. Рядом с ее телом его фигура казалась такой маленькой, хрупкой и худенькой, но он все же дал себя раздеть.

Они улеглись на кровать. Она долго-долго обнимала его тело, тихо и спокойно лаская, и он, в конце концов, перестал всхлипывать. Она укрылась вместе с ним пуховым одеялом. И он погрузился в сон.

Под утро они занимались любовью, очень тихо и спокойно, и когда она ушла, он заснул, как счастливый ребенок.

Двумя днями позже он отправился на поиски Катрин и нашел ее.

Он оделся в серый плащ, полагая, что его не узнают; то обстоятельство, что двое солдат чуть поодаль всегда следовали за ним, и на этот раз тоже, он во внимание не принял.

Он нашел ее в районе Кристиансхаун.

После первой ночи, проведенной с Катрин, он проснулся во второй половине дня и долгое время лежал в постели, не шевелясь.

Он не мог осознать происшедшего. Заучить это казалось совершенно невозможным. Эта реплика была для него новой.

Возможно, это не было репликой.

Ему казалось, что он плавает в теплой воде, словно эмбрион в околоплодной жидкости, и он знал, что это ощущение исходило от нее. Совокупление с королевой оставило у него чувство, что он утратил чистоту, поскольку его страх был столь велик. Он больше не был «невинен», но это, на удивление, не наполнило его гордостью, нет, это была не гордость. Он ведь знал, что потерять невинность может любой. Но кто способен вновь обрести невинность? В эту ночь он вновь обрел невинность. Теперь он был эмбрионом. Поэтому он мог родиться заново, став, быть может, птицей или лошадью или, может быть, человеком и оказаться при этом крестьянином, бредущим по пашне. Он мог родиться, став безгрешным. Он мог воскреснуть из этой околоплодной жидкости. Это было началом.

С Катрин он вновь обрел потерянную с королевой невинность.

Минуты, когда он представлял себе, что королевский двор был миром, за пределами которого ничего не существовало, вселяли в него ужас.

Тогда являлись сны о сержанте Мёрле.

До того, как ему подарили собаку, сколько-нибудь нормальный сон был просто невозможен; с появлением собаки стало немного лучше. Собака спала в его постели, и он мог повторять ей свои реплики.

Собака спала, а он повторял реплики, пока страх не отступал.

За пределами придворного мира дело обстояло хуже. Он всегда боялся Дании. Дания была чем-то, существовавшим за рамками его реплик. Там, снаружи, не было реплик для повторения, и то, что было снаружи, никак не вязалось с тем, что было внутри.

Снаружи все было таким невероятно грязным и непонятным, все, казалось, работали, были чем-то заняты и не соблюдали церемоний; он восхищался тем, что было снаружи, и мечтал туда сбежать. Господин Вольтер рассказывал в своих письмах и трудах о том, как все должно было быть там, снаружи. Снаружи существовало и нечто, что можно было называть добротой.

Там, снаружи, существовали величайшая доброта и величайшее зло, как при казни сержанта Мёрля. Но как бы там ни было, заучить это было нельзя.

Именно отсутствие церемоний манило и отпугивало его.

Катрин же являла собой абсолютную доброту. Доброта была абсолютной, поскольку кроме нее там ничего не было, и поскольку она включала в себя его, исключая все остальное.

Поэтому он и отправился на поиски Катрин. И поэтому он ее нашел.

Когда он пришел, она предложила ему молоко и булочки. Это было совершенно необъяснимо.

Он выпил молока и съел одну булочку.

Он подумал, что это было словно причастие.

Мир состоял не из одного лишь королевского двора, но ему показалось, что он нашел рай; рай находился в маленькой комнате за борделем, на улице Студиестрэде, 12.