Сказание о Луноходе - Александр Струев

– Церковь у нас по ошибке от государства отделили! Как же это получается, если церкви в городах наших и в селах колхозных расположены, граждане республики туда молиться приходят, а они, церкви эти, чужие? Ошибочка вышла! Это наши церкви, товарищи, а значит, и священники в первую очередь наши, а уже потом Божьи! По какому закону и кто от нас церкви отделил? В этом еще разобраться надо!

И с церковью разберемся! Это я вам, ребята, обещаю! – кивал Заседателям Палаты Вожатый. – Со всеми потихоньку разберемся!

Всё кругом сделали установленным и определенным. Особым Постановлением Палаты для стариков образовали специальные Поселения, где престарелые люди, заботясь друг о друге, доживали последние дни, не доставляя трудящимся хлопот. Эти изолированные колонии размещали как можно дальше, а если кто из старичков-старушек туда не доезжал, задыхался в забитом до отказа поезде или помирал в тряском кузове грузовика, что ж поделаешь, судьба, возраст-то нешуточный! Правительство снабжало поселян всем необходимым: продуктами, лекарствами, одеждой, стройматериалами, горючкой, но полностью отрезало от окружающего мира. Старики перебивались в колониях, как могли. Сами следили за чистотой, поддерживали порядок, распределяли еду, медикаменты, делили теплые вещи, хоронили умерших.

– Пусть живут, не докучая своей убогой беспомощностью, а мы будем им что надо подбрасывать, – пообещал Вожатый.

Товарищ Фадеев как-то посетовал:

– Органавты абсолютно за старичьем не приглядывают, а там хватает здравомыслящих людей. Что они говорят? Что думают? Что замышляют? Не ждать ли оттуда беды?

– Беды?! – отмахнулся Вожатый. – Это тебе все кажется, а когда кажется – креститься надо! Людям по семьдесят-восемьдесят лет, дунь и рассыпятся. Они еле ноги тягают, а ты – беды! – но на всякий случай добавил, глядя на Редактора. – Сократи снабжение лекарствами, и они только и будут думать, где взять таблетки!

Достигшие семидесятилетнего возраста на следующий день после торжественного юбилея и искренних поздравлений отбывали в колонии-резервации; правда, по показаниям врачей туда отправлялись гораздо раньше. Инсульт, инфаркт, нарушение мозгового кровообращения, да мало ли что еще, – и путевка на Поселение на руках. От стариков легко могли избавиться, не взваливая на плечи государства такую обузу, как их содержание, достаточно было одного безболезненного укола, но Вожатый изменил эту практику.

– Пусть живут, заслужили! Когда вы, хорьки, постареете, будете мне ноги целовать, что я уколы смертоносные отменил.

В Поселениях за Уралом насчитывалось свыше ста миллионов содержантов. Заборы, опутанные колючей проволокой под током, сторожили органавты со свирепыми овчарками, но ни один старичок к колючке не подобраться – мина вещь беспощадная.

Пятого сентября опубликовали Указ «Об обязательном Дне секса».

– Кто выдумал «День секса»? Что за нелепость? – недоумевала интеллигенция.

– А то, что население катастрофически падает и скоро наше государство будет зависеть от рождаемости Туркмении и Узбекистана, знаете? Хер вам, дорогие! Туркменами и узбеками все дырки не заткнешь! Будем рожать, еще как будем! Родина без армии не останется!

И Он опять появился на плакатах в парадной маршальской форме.

В первый понедельник каждого месяца на всю страну наваливался секс. Результаты не заставили себя долго ждать. Газета регулярно публиковала статистику забеременевших и печатала на развороте улыбающиеся мордашки новорожденных. Это было Его очередное стратегическое решение. Всенародный День секса считался для всех обязательным.

– Чтобы там ничего мхом не покрылось! – среди своих шутил Вожатый.

Через год и рождаемость на должный уровень вывели, и неблагополучные семьи укрепились. Лепетом и весельем детворы наполнились городские улицы. Хорошо!

– От семьи до Родины один шаг! – наставлял Вожатый. – Ни семью, ни Родину мы в обиду не дадим!

Уже сорок шесть лет народ жил по Его правилам.

– Меньше засоряйте людям головы! – не уставал повторять Вожатый. – Меньше отвлекайте от поставленных задач!

Обращаясь ко всем участникам проекта «Олунение», Вожатый похвалил Сергея Тимофеевича и коллектив под Загорском. В своем выступлении Он отметил смекалку рядовых тружеников, обратил внимание на вдумчивость и последовательность ученых, на энергичное руководство. В адрес предприятия была направлена приветственная Правительственная телеграмма. Правительственные телеграммы имели достойное сопровождение. Сначала пронзительно звучал горн: «Та-та-та-та! Та-та-та-а-а!!!» И так три раза. Потом воздух прорезала зажигательная барабанная дробь, потом десятки барабанов и десятки горнистов исполнили овацию вместе! И все это не понарошку, а по-настоящему – трубили, били, вышагивали – мороз по коже! При виде парада частей Сводного Телеграммного полка мгновенно собиралась толпа. Текст телеграммы вывешивался на дверях учреждения или квартиры, куда была адресована телеграмма, а рядом с текстом замирали знаменосцы в парадной форме почетного караула с расчехленными знаменами родов войск. Если Правительственную телеграмму присылал Он, почетный караул стоял вместо суток неделю. Сопровождение такой телеграммы обходилось государству в копеечку, особенно если Вожатый отправлял ее за границу, куда вместо двух десятков горнистов и двадцати барабанщиков прибывал отдельный Зарубежный батальон Телеграммного полка с показательным симфоническим оркестром и особая рота Кремлевского салюта. Красивее Кремлевского салюта на земле ничего не существовало. Целая феерия! Когда давали такой салют, не только дух захватывало, у слабонервных случался сердечный приступ, а неосторожная женщина могла от восхищения забеременеть, и это не обязательно должно было совпасть со всенародным Днем секса.

Последние восемь лет Любимый Брат, Командующий Армией и Флотом, жил в бункере под землей. Брата переселили под землю из просторных покоев Юсуповского дворца по необходимости. Так получилось, что проживание во дворце не пошло Командующему на пользу. Каждое утро военачальника начиналось с приема военкомов, а заканчивалось почти всегда одинаково – к часу Брат уже не мог подняться от чрезмерного употребления алкоголя. Он сидел, выпучив стеклянные глаза, и бессмысленно пускал слюнявые пузыри. Мятое, ничего не выражающее лицо с невидящими воспаленными глазами и стойкая вонь вокруг, где бы Брат ни находился, пронизывала все, наполняя пространство отвратительным запахом, таким, как будто собака наделала в углу на паркетный пол и эту гадкую лужу долго не убирали. Иногда в таком печальном, расхристанном виде Брат показывался в собственной приемной, где, ожидая аудиенции, толкался с десяток генералов, а он, весь вонючий, измятый, с расстегнутой ширинкой, босиком, нечленораздельно мыча, появлялся из-за дверей. Ничего не могли с ним поделать ни врачи, ни Вожатый. К часу Брат был невменяемым, и его старались уложить в постель. Первые три года обходились капельницами и таблетками, пытались знакомить с женщинами, но на них он совсем перестал реагировать, впрочем, как и на мальчиков, про которых навязчиво упоминал бритый наголо широкоплечий адъютант. В таком жутком состоянии Брат выезжал в город. По дороге правительственный кортеж мог несколько раз останавливаться, и Командующий, шатаясь, расталкивая охрану, выбирался отлить, справляя нужду прямо у обочины, на виду у прохожих. Пару раз, выпрыгивая из машины, он падал и мочился в штаны. После того как фотография спившегося Командарма попала в иностранную прессу, Вожатый распорядился перевести Брата в подземный бункер, строительство которого только-только закончили – на случай ядерной атаки.