Долг - Виктор Строгальщиков

– Ну, и где твое начальство? – говорит Спивак.

Мы с ним курим в рабочей зоне музея, сидя на казенных табуретках. Обычно в армии бывает так: пока ты вкалываешь по полной программе, вокруг – никого, но стоит тебе сесть и закурить, как немедля появляется начальство. А тут сачкуем второй час, от табака уже с души воротит и спать после обеда хочется. Ладно, говорю, влезай на стену, попробуем твою идею реализовать. Дело в том, что в большой комнате, отведенной начальством под музей, всего лишь три узких оконца, и даже днем здесь надо включать свет. Под потолком висят две огромные барские люстры, они буквально заливают помещение своим сиянием и придают ему солидный, торжественный вид, но вот беда: такой свет съедает тени, и объемные планшеты выглядят плоскими. Все это видел я и сам, но выход предложил Спивак: нарисовать исчезнувшие тени прямо на стене, подобрав соответствующий колер. Гениально, сказал я, но возиться долго и надо точно рассчитать точки обзора. Да не фиг делать, говорит Спивак, танцуем от двери. А ведь он прав, собака.

Решаем, с какого планшета начать, прикидываем параметры тенечка (Валерка так и говорит: бросим тенечек), и тут являются подполковник с замполитом. Оправляю гимнастерку и шагаю для уставного доклада. Начальник поднимает навстречу мне ладонь: отставить, без формальностей. Но вижу, что ему моя четкость понравилась. Подполковник стоит, заложив руки за спину, медленно поводит головой, потом быстро подходит к стене, тычет пальцем и спрашивает: «А это зачем?» На планшете длинный график изменения численности пациентов по годам. В левом углу поверху – красный заголовок, и для баланса я справа внизу, под графиком, положил соразмерно заголовку красную орнаментальную полосу. «Зачем вы эти годы выделили?» И вправду получается, что я своим орнаментом указанный период как бы подчеркнул. «Уберите это», – говорит начальник. Конечно, уберем, раз это лишнее... И тут я понимаю, что поневоле и без задней мысли выделил красным его, начальника, период руководства, что подполковник счел подхалимажем. «А на следующий год? – спрашивает подполковник. – Здесь же места дальше нет». Говорю, что каждый год будет новый график; пустоту оставлять – некрасиво, и на сколько же лет оставлять, не до вечности же... Замполит произносит: «Разумно».

– Молодцы, – говорит подполковник.

– Спасибо, Евгений Петрович.

Я знаю, когда начальство можно величать не по-уставному.

– Но надо бы поторопиться. К празднику успеем? – Он не говорит «успеете», и я эту общность ценю.

– Успеем, – отвечает замполит.

– Просьбы, жалобы есть?

– Никак нет, товарищ подполковник. Все решаем в рабочем порядке с товарищем замполитом.

– Это хорошо, – кивает головой начальник госпиталя. – Продолжайте.

– Есть продолжать, Евгений Петрович!

Начальник жмет руки мне и замполиту, затем, помедля, Спиваку. По замполитову лицу я хорошо читаю, что он мною доволен. Еще больше доволен Спивак, который ни хрена еще не сделал, а уже получил благодарность начальства. На прощание начальник озирает чистую часть пола, где на свежей мастике матово видны отпечатки его хромовых сапог, смотрит на меня с нестроевой усмешкой и уходит. Раскусил меня, собака, за что люблю его и уважаю еще больше.

– Это надо отметить, – предлагает Валерка.

– Завтра отметим.

Валерка со мной не согласен: завтра – другое, завтра Новый год, а нынче – отдельная тема, и ее надо спрыснуть. И вообще мы за приезд еще не выпили. Черт с тобой, говорю Спиваку, так и быть, раскошеливайся, а сам прикидываю, где можно спирт достать за деньги. В полку бы враз смотались к Вилли или купили на месте с двойной переплатой – в полку спиртное у кого-нибудь да есть почти всегда. Здесь же, в госпитале, я за забор еще не бегал и внутри не проверял. Причины не было, да и побаивался. Вокруг госпиталя воинских частей понатыкано – немцу некуда ступить. Однако в медицинском учреждении должно быть много спирта. Эх, блин, у замполитра не спросил, от того частенько свежачком попахивает... А что? Спросить и пригласить, мы же все трое именинники, нам всем троим пожал руки начальник. Но с офицерами я уже пил, и ничего хорошего из этого не вышло. Офицер потом ведет себя как девушка, с которой ты по-быстрому разочек переспал: держит дистанцию и напускает строгость. Притом чем нормальнее офицер, тем ненормальнее он себя ведет после пьянки с солдатом. Что бы там ни говорили на политзанятиях, в армии были, есть и будут четкие кастовые различия, как в государстве Индия. Я не говорю, плохо это или хорошо, я говорю, как оно есть. Ну стыдно офицеру, что он напился с рядовым. Снимем погоны – будем на равных. Пока мы при погонах – каждому свое, в том числе и место.

А вообще, кто их, офицеров, разберет. Когда я в роте охраны писарил, попал в штаб армии в командировку «прикрепленным». Большие учения готовились, в штабе не хватало рисовальщиков. В начальники мне достались подполковник и майор. Работа была ночная: вечером поступала вводная, утром надо было сдать расчеты и новую расписанную карту. Примерно в полночь подполковник и майор доставали из сейфа литровую бутылку немецкой водки. Я работал и слушал разговоры про штабные их невзгоды и лишения. Часу в четвертом офицеры вспоминали про меня. «Ну что, солдатику нальем?» – спрашивал майор. Подполковник жевал и мотал головою: нельзя, не положено. «Так ведь он же с нами все невзгоды и лишения...» Когда оставалось совсем уж на донышке, пережитые невзгоды и лишения прошибали в подполковнике человеческие чувства. Мне в стакан выливали остатки, я глотал залпом и говорил: «Спасибо». Так повторялось едва ли не каждую ночь. Потом я выпил с дембелями в автобатальоне, пришел на службу с запашком, и подполковник с майором меня тут же списали обратно, в охранную роту. Но в принципе начальники были нормальные, всегда мне чаю наливали и бутербродами делились. Так что я не в обиде на них, просто – армия, и ничего не поделаешь.

Спирт я купил в хирургии, литровую банку за двадцать пять марок. Дал пачку сигарет штабному писарю – тот подсказал, к кому в хозчасти подойти. Я подошел и тоже пачку дал, меня с хозчасти на вольнягу в хирургии вывели. Вольняга есть гражданский человек на военной должности. До хрена он заломил, конечно, но я здесь не хозяин, он – хозяин. Банку я нес по территории внутри рулона ватманского, с которым ходил и в штаб, и в хозчасть. Если солдат идет по территории с пустыми руками, у встречного начальства сразу вопросы возникают.

Валерка из столовой отделения притаранил только хлеб и сахар. Ужин на раздатку еще не принесли, оправдывается Спивак, в буфетной шаром покати... Ладно, говорю, сейчас придумаем. Подбросив уголь в печку, спускаюсь вниз по лестнице. Валерка топает за мной. Заходим в клуб, оба смотрим налево, на двери музея, но поворачиваю я направо, под лестницу, где серая дверь на висячем замке. Дужка замка не защелкнута, нашим легче. В подвале темно, но я привык ходить на ощупь. Два поворота, и новая дверь со сквозным «английским» замком. Лезу в нагрудный карман, достаю две упругие проволочки. И без того темно, как в желудке у негра, однако я по привычке зажмуриваюсь. Щелчок, потом другой, дверь на себя с предельной осторожностью. Открываю глаза: в соседнем помещении свет выключен, и это хорошо. Я знаю, где кнопка, но свет мне не нужен. То, что мне требуется, белеет в темноте двумя неровными холмиками. Тащу Валерку за рукав, выдергиваю из-под ремня край его гимнастерки и шепчу: «Держи так». Картошка еще мокрая, почистили недавно, а репчатый лук уже высох. Над головой кто-то топает, двигает что-то железное. Вывожу Валерку, запираю дверь. Наверху, под лестницей, велю Валерке обождать, иду в музей и приношу коробку из-под красок.