Канон, звучащий вечно. Книга 3. Любовь на Итурупе - Масахико Симада

Купидон, ставший политиком

Фудзико читает мои письма… От одной этой мысли тоска отпускала, но надолго ли? Будто в тумане на глади моря перед моими глазами возник образ Ино, и я прошептал ему: «Спасибо». Глаза слезились от холодного ветра.

Я вернулся в «отель» и пошел «питаться Японией», желудком ощутив заботу Ино: я попросил сварить мне рис, посыпал его приправой из сушеного тунца с орехами, добавил соленой рыбы и кальмаров. Все-таки хорошо иногда напоминать своему языку и желудку, что я японец. Вне всяких сомнений, человек меняется в зависимости от того, что он ест каждый день. Вот и я, постоянно питаясь супом из горбуши, по велению своего желудка стал превращаться в местного жителя.

Все побережье острова устилала морская капуста, я собирал ее и, пользуясь кухней «отеля», варил в соевом соусе или тушил в масле. Поглядывая за мной со стороны, горничная спрашивала:

– Ты что, облученный?

«Странные вопросы она задает», – думал я, а ей было непонятно, что вынуждает меня есть эти отбросы. В Японии и в России к морской капусте относятся совершенно по-разному. Для японцев это вкусный продукт, для русских – или источник йода, или сырье для удобрений, которое смешивают с навозом.

– А ты знаешь, что привлекает японцев на острове? Волосатые и камчатские крабы, красная икра и вот эта самая морская капуста.

Горничная презрительно посмотрела на меня, будто хотела сказать: «Какой нормальный человек станет подбирать валяющуюся на берегу морскую капусту и есть ее?» – и спросила:

– И что же в ней вкусного?

Я объяснил ей, пытаясь развить ее по-детски незрелый вкус:

– Разложи в солнечный день морскую капусту и просуши ее. Когда капуста высохнет, на ее поверхности выступит соль. Соскреби ее ножом и попробуй. Вкуснее этой соли в мире не бывает.

– Я смотрю, в Японии голодают, – рассмеялась горничная. – Теперь буду называть тебя любителем йода.

Наверное, я подсознательно считал этот остров японским. Действительно, большинство автомобилей, трясущихся по разбитым дорогам, – старые, отслужившие свой срок японские машины. Прилив приносит вещи, вызывающие у меня ностальгические воспоминания. Вот и вчера среди морской капусты я нашел бутылку с письмом. Письмо – типичный пасквиль, в котором упоминались настоящие имена политиков и распространялись слухи об их злодеяниях и прегрешениях. Например, «режиссер Джей Ай не покончил с собой, его убили. Политик Н., связанный с бандитскими группировками, вмешался в полицейское расследование и уничтожил улики»; «Покончившая с собой двадцать лет назад певица была любовницей премьер-министра». До острова долетали факты, которые в Японии тщательно скрывали. Надо же, как это бутылке удалось добраться до берега! Наверное, велика была сила мысли того, кто написал записку и запечатал бутылку крепко-накрепко. Я принес бутылку с посланием в «отель», пополнив ею свою коллекцию находок.

Я увлеченно разыскивал предметы, имеющие хоть какое-то отношение к Японии. Хотя я и не фанат «Тигров Хансин»,[7]но, найдя бейсболку с их названием, я от души пожелал победы этой команде вечных аутсайдеров. А когда я набрел на сумку «Адидас» с физкультурной формой школьницы старших классов, сердце у меня забилось от восторга. На форме фломастером было написано имя: Томоко Ямамура. Одежда намокла и своим видом напоминала утопленницу Мне захотелось пожелать доброго здравия самой Томоко Ямамуре.

Я полюбил шторм. Сильный ветер и бурные волны приносили кучу разнообразных вещей. Течение Куросио в водах около района Санрику большой петлей поворачивало на восток, направляясь к Северной Америке. Обычно Куросио обходило остров стороной, неся все свои богатства в Америку. Но часть их отрывалась от течения и болталась в водах Охотского моря, иногда попадая в полосу прилива. Когда прилив наступал во время шторма, образовывались хаотические течения, которые прибивали разнообразные предметы к берегам острова. На следующий день моя коллекция резко пополнялась.

День ото дня моя привязанность к «дарам моря» росла. Отмокая в бане под открытым небом на берегу, я рассматривал раковины, истертые покрышки, куски цветного стекла и деревянные обломки, которые по праву можно было назвать скульптурами, созданными приливом, и мне начинало казаться, что у этого мусора есть своя родословная, своя биография. Осколок стекла, стоит повертеть его в руках, превращается то в драгоценный камень, то во вставной глаз, то в НЛО. Один осколок может занять твое воображение на целый час.

Вообще-то мысленно я пытался превратить остров в свою колонию. Русские смеялись: что умеет один хлипкий японец, которого ничего не стоит сбить с ног? Высушить морскую капусту и соскрести с нее соль. Первый месяц меня остерегались, ничуть этого не скрывая, но стоило мне немного пообвыкнуть, и я понял: русские – простые ребята, которые быстро сходятся с людьми. Бизнесмены, рассчитывавшие на выгодные предложения, потеряли ко мне всякий интерес, поняв, что ждать от меня нечего. И наоборот, те, кто почувствовал в странном японце желание общаться с людьми, кто заметил тоску, которую он испытывал, стали делиться с ним помидорами и огурцами из своего огорода, приносить варенье и наливку из смородины собственного приготовления, говорить по-японски: «Коннитива» и «Аригато».[8]

Катерина, жена Богданова, – хозяйка семьи, которая первой приютила меня на острове, – попросила меня поучить учеников средней школы японскому. Похоже, все считали, что я болтаюсь без дела. Уговор был таков: зарплата мне не полагается, но жители острова будут носить мне крабов и водку и бесплатно возить меня на машине до школы и обратно. Я согласился. Я был счастлив, что могу хоть чем-то быть полезен. В своем русском я был уверен еще меньше, чем в английском школьников острова, и мне разрешили взять Нину в помощницы. Я попросил, чтобы ей платили зарплату, и директор школы пообещал что-нибудь придумать, хотя мог давать ей только деньги на питание. Я доплачивал ей из своего кармана, чтобы она получала хотя бы минимальное жалованье. Благодаря новой работе я мог чаще видеться с Ниной.

Мы стали часто обедать вместе. Иногда в ресторане «отеля» вместе с Костей, иногда вдвоем, в школьной столовой. О чем мы только не говорили! Например, кем бы стала Нина, родись она в Японии, и кем бы стал я, если бы родился в Сибири. Нина сказала, что скорее всего учила бы русский и искала свою духовную родину. А потом встретила бы меня, ставшего поэтом.

А если бы она родилась в Древнем Риме… Нина предположила, что была бы рабыней, которую продавали бы для забавы аристократов. А если бы я родился в Древнем Китае, то несомненно стал бы евнухом, поющим женским голосом. Наверное, где бы ты ни родился, все равно станешь кем на роду написано. Человек так устроен, что, даже оказавшись за границей, общается с теми, кто думает как он, кому так же не везет, как ему, и у кого такие же привычки, как у него. Впрочем, в зависимости от времени и места критерии человеческой красоты или благородства меняются незначительно. Если бы Христос или Будда появились в наше время, их, наверное, высоко ценили бы за выдающийся ум и чувство юмора, хотя и не принимали за своих. А если бы Клеопатра, оставшаяся в истории благодаря своей красоте, появилась бы в сегодняшнем Токио или Нью-Йорке, мужчины на нее бы оглядывались.