День Диссонанса - Алан Дин Фостер

Огромные шляпки съедобных грибов и поганок осыпали проходящих под ними мириадами спор. Иные из этих кособоких уродин обладали стволами толщиной с можжевеловый куст, тонкие полупрозрачные ножки других устремлялись к перенасыщенному влагой небу. Напрасны были попытки найти здесь яркие краски, способные отразить нагнетаемую местностью тоску. Преобладали коричневые и серые тона. Даже редкие темно-бордовые и болезненно-желтые пятна не дарили отдохновения от монотонного парада уныния. Пятнистая растительность перемежалась полосатой. На глаза беглецам попался даже гриб в клеточку, напомнивший Джон-Тому неевклидовы шахматы. Печеночник частенько доставал человеку до пояса, а лишайники и мох срастались в толстый податливый ковер, и в нем ноги и лапы утопали по лодыжку. Коренные граниты были обезображены едкой жидкостью, выделяемой ползучими грибницами. И над всем этим дичайшим пейзажем висела неизмеримая толща отмерших и окаменелых надежд.

Первые два дня путники выдерживали скорость, но затем она пошла на убыль. Теперь на привалах они дольше спали и меньше времени уделяли трапезе, равнодушно съедая вынутую из котомок или найденную по дороге пищу. Почему-то во рту любая еда становилась пресной и жесткой, а после камнем давила на желудок. Свежая дождевая вода не утоляла жажду, и от нее оставалось металлическое послевкусие.

Они провели на торфяниках почти неделю, прежде чем Джон-Том наткнулся на скелет. Как и все недавние находки, эта вызвала у его спутников лишь равнодушное бормотание.

– Ну и что? – проворчал Мадж. – Это ни черта не значит.

– Я сажусь, – сказала Розарык. – Устала.

Устал и Джон-Том, но вид ярко-белых костей, торчащих из ржавчины и плесени, пробудил его настороженность от летаргического сна.

– Мне это не нравится, – произнес он. – Здесь творится что-то очень подозрительное.

– Если ты насчет отравы, приятель, то ошибаешься. – Мадж показал на окружающую растительность. – Я остерегался. Все, что мы тут подобрали и сожрали, было съедобно, хоть и хреновато на вкус.

– Везунчики, – вздохнула Розарык. – А для меня – никакой дичи. Вот и пхиходится не только овощи есть, но и эту пакость. Клянусь, до сих пох я никогда в жизни не ела такой мехзости.

– Нудно, тоскливо, невкусно… Неужели вы не видите, что происходит? – спросил друзей Джон-Том.

– Чувак, да чего ты всполошился? – Выдр улегся на пружинистую моховую кочку. – Угомонись. Глотни чего-нибудь.

– Да. – Розарык сняла пояс с мечами. – Давайте посидим, отдохнем. Куда спешить? Погони не видать и не слыхать. Да и вхяд ли нам суждено с ней повстхечаться.

– Она права, приятель. Выбери местечко помягче да присядь.

– Послушайте, вы! – Джон-Том хотел придать своему голосу твердость и тут же с испугом обнаружил, что с языка слетают блеклые, начисто лишенные эмоций слова. Ему было тошно, он казался себе полным ничтожеством. Что-то его угнетало с первого шага по болотистой почве торфяных болот. Не только унылость окружающих пейзажей. Нечто куда более опасное. Неотвратимое, словно сумерки души. Оно все глубже проникало в его сознание, разъедая волю, разлагая веру в себя. В конце концов, оно могло разрушить и тело – скелет служил тому наглядным доказательством. Враг терпелив, умен и очень расчетлив, сообразил Джон-Том. Надеясь отвоевать у него свой энтузиазм, он повернулся и закричал в пустыню:

– Кто вы такие, зачем это делаете? Чего вы хотите?

Чувствовал он себя при этом круглым дураком. Даже хуже чем дураком, так как понимал, что спутники сочтут его психом. Но они промолчали, хотя для него куда предпочтительней был бы скепсис.

Вокруг путников еще плотнее сгустился дух безнадежности.

На торфяниках царил покой. В одном юноша был совершенно уверен: колдовство тут ни при чем. Слишком медленно, слишком вкрадчиво действовал враг. Надо было что-то предпринять, но ничего не приходило в голову, кроме мысли о том, как будет глупо, если они, сумевшие вырваться из Гнилых Горшков, дадут погубить себя самой что ни на есть ерундовой ерунде – меланхолии.

Он опешил, услыхав тоскливый голос:

– Разве ты еще не понял?

– Кто это сказал? – Юноша завертел головой, но никого не увидел.

– Я. – Голос принадлежал восьмифутовому грибу охряного цвета, стоявшему слева от Джон-Тома. Растение слегка кивнуло в его сторону пятнистой шляпкой.

– Да и я мог бы так сказать, – произнес другой гриб.

– И я, – вступил в разговор третий.

– Грибы, – неуверенно произнес Джон-Том, – не говорят.

– Отчего же? – удивился первый гриб. – Нас, конечно, болтунами не назовешь, но речь – естественная функция нашего существования. Хотя, согласен, говорить тут особо не о чем. Я в том смысле, человече, что у нас не просто скучно. Здесь тоска смертная. СМЕРТНАЯ!

– Да, эпитет точный, – подтвердила гигантская поганка, к которой привалилась Розарык. Тигрица отпрянула с быстротой, которой ее движениям так недоставало последние дни, и схватилась за мечи.

– Я бы сказал, что надо хорошенько это обсудить, – продолжал первый, считавшийся, видимо, у грибов записным оратором. Джон-Том не заметил у него ни губ, ни ротового отверстия. Слова и мысли полностью формировались в собственном мозгу юноши, и телепатия эта была липкой, как клейстер.

– Да что тут можно обсуждать?

– Верно, ни к чему тратить время на разговоры, – согласился другой гриб, с длинной и узкой шляпкой. – Это я к тому, что всю жизнь мы торчим на одном месте, не путешествуя и не зная свежих впечатлений. Какое у нас самое увлекательное занятие? Разбрасывать споры?

– Да уж, удовольствие, – прокомментировала поганка. – Потому-то мы и помалкиваем. Ты, человече, никогда не слыхал наших речей, вот и поверил, что фангусы не говорят. Видали мы этих ходячих всезнаек.

– Это ерунда, – сказал второй гриб. – Все ерунда, не стоит силы тратить.

– Погоди. – Джон-Том приблизился к оратору, слегка теряясь от нелепости происходящего. – Ребята, вы с нами что-то делаете. С того самого дня, как мы появились на торфяниках.

– Почему ты так считаешь? – спросил оратор. – Чего ради мы должны тратить силы на какие-то действия?

– В вашей стране мы изменились. Чувствуем себя необычно.

– Что значит необычно, человече? – спросила поганка.

– Подавленными. Усталыми. Выжатыми, как лимон. Никчемными. Беспомощными. У нас изменилось мировоззрение.

– И ты решил, что в этом виноваты мы? – спросил второй гриб. – Ошибаешься. Просто такова жизнь. Нормальный статус существования.

– Этот статус ненормален.

– Нормален, – возразил первый гриб, – для наших торфяников.

Джон-Том решил стоять на своем.

– Тут какая-то телепатия. Нам передается ваше ощущение безнадежности, ваши идеи о бессмысленности любых действий. Это разъедает наши души.