Волк и голубка - Кэтлин Вудивисс

Он, улыбаясь, осторожно дотронулся пальцем до прокушенной губы.

— Она сделает все, что пожелаешь, без борьбы и протестов, и, клянусь, зубы у нее отнюдь не такие острые.

— Предпочитаю более строптивую добычу, — фыркнул Вулфгар. Рагнор пожал плечами и, схватив рог, налил добрую порцию эля, пока Вулфгар выжидал, что еще скажет рыцарь.

— Ах-х-х, — откашлялся Рагнор, отбрасывая рог. — Крестьяне уже трудятся на полях и в хлевах, как ты приказал, Вулфгар, солдаты охраняют усадьбу от воров и шаек мародеров, а также приглядывают за крепостными.

Вулфгар одобрительно кивнул:

— Пошли патрули объезжать границы земель. — И, задумчиво водя ножом по грубым доскам столешницы, добавил: — Каждый патруль должен состоять из пяти человек. Меняй их через три дня по утрам, кроме субботы. Пусть один отряд едет на восток, второй на запад, третий на юг и четвертый на север. Да прикажи им подавать сигналы оповещения — дуть в рожок через каждую милю или разводить костер через каждые пять миль пути. Таким образом нам будет известно, где находятся люди, и мы всегда придем им на помощь.

— Ты прав, Вулфгар, — проворчал Рагнор, — и заботишься о поместье, как подобает господину и повелителю.

Вулфгар поднял брови, но ничего не ответил, и разговор зашел о другом. Эйслинн наблюдала за мужчинами, удивляясь, как разительно они отличаются друг от друга. Рагнор — надменный, высокомерный и требует беспрекословного повиновения от своих людей. Вулфгар — спокойный и сдержанный. Он скорее предпочтет показать личный пример, нежели отдавать приказания своим людям. Вулфгар не сомневается в их верности и, кажется, сознает, что любой из них скорее погибнет, нежели разочарует его.

Эйслинн все еще была погружена в раздумья, а когда подняла глаза, потрясение охнула. У подножия лестницы стояла леди Майда, какой Эйслинн знала ее много лет — миниатюрная, с гордой осанкой и высоко поднятой головой. С головного убора свисала вуаль, прикрывая распухшее лицо. Она грациозно направилась к ним и в этот момент казалась прежней знатной дамой. Сердце Эйслинн наполнилось радостью и облегчением. Наконец-то мать приняла свое подлинное обличье!

Вулфгар молчал, по-видимому, одобряя перемену во внешности леди Майды, но Рагнор с ревом вскочил и, прежде чем его успели остановить, ринулся на женщину и вцепился ей в волосы. Вуаль оторвалась, а Майда с воплем упала на пол. Идиотская улыбка снова исказила ее лицо. Эйслинн с ужасом увидела, как вместо любимой матери вновь появилась старуха, молящая о милосердии у ног Рагнора, словно дряхлая нищенка в украденном наряде. Эйслинн всхлипнула и обессилено упала на стул, не в силах слышать вопли несчастной.

Рагнор разъяренно замахнулся на Майду.

— Как ты посмела напялить на себя богатое платье и красоваться перед хозяином и повелителем, точно придворная дама! Жалкая саксонская свинья! Я брошу тебя волкам на растерзание!

Он наклонился, чтобы схватить ее, но Вулфгар с силой стукнул кулаком по столу.

— Прекрати! — скомандовал он. — И не смей трогать старуху, потому что она подчинялась моим приказаниям! Рагнор выпрямился и повернулся к нему:

— Вулфгар, это уж слишком! Кажется, ты ставишь эту хрычовку выше нас! Вильгельм повелел низложить всех лордов вместе с их родными, которые осмелились противиться ему, и отдать их владения героям, храбро бившимся на полях сражений! Ты отнял у меня заслуженную награду, однако возвысил эту ведьму на виду у саксонских болванов и…

— Не позволяй ярости брать верх над рассудком, Рагнор, — посоветовал Вулфгар. — Неужели ты не понимаешь, что если эти бедняки будут постоянно видеть унижение бывшей хозяйки, они вскоре возьмутся за оружие и нападут на нас? И тогда нам волей-неволей придется прикончить их, пока в деревне не останутся только старики да младенцы в колыбелях, и некому будет нам служить. Что же, по-твоему, воины герцога должны пахать поля и доить коров? Или лучше оставить этим саксам немного гордости, успокоить их, и пусть они покорно трудятся, пока мы не завладеем этой землей по-настоящему и они не поймут, что слишком поздно поднимать восстание. Я ни в чем им не уступлю, однако саксам и в голову не придет просить большего. В конце концов, именно их трудами будут оплачены мои налоги, а я извлеку огромную выгоду. Ни один мученик еще не страдал в роскоши. Ни один святой не умирал в шелках и золоте. И не стоит делать из Майды страстотерпицу. Для них она все еще госпожа. Где им знать, что она всего лишь подчиняется моей воле.

Рагнор покачал головой:

— Вулфгар, я не сомневаюсь, что если Вильгельм когда-нибудь падет, ты сможешь доказать, что являешься его давно пропавшим братом, и проложишь себе путь к короне и трону. — И, злобно улыбнувшись, добавил: — И если ты невзначай ошибешься, я молю Бога, чтобы стать этому свидетелем и именно тем палачом, который отделит эту красивую голову бастарда от шеи и заставит замолчать лживые губы, рассказывающие сказки о справедливости и добродетели, ведущие достойных людей к жестокому концу.

Он с издевательским поклоном покинул зал, и, когда за ним ее стуком закрылась дверь, Эйслинн метнулась к матери и попыталась ее успокоить. Но старуха все еще ползала по полу и что-то несвязно бормотала. Эйслинн обняла Майду за плечи и, прижав ее голову к своей груди, укачивала несчастную и что-то тихо шептала.

Девушка внезапно вздрогнула, увидев рядом Вулфгара. Она подняла глаза и заметила в его взгляде, обращенном на Майду, нечто вроде жалости.

— Отведи ее в спальню и пригляди за ней.

Он столь властно приказал это, что Эйслинн невольно вскинулась, но Вулфгар, не обращая больше на нее внимания, уже направился к выходу. Девушка смотрела ему вслед, разъяренно думая, что даже их гордость этот человек может обернуть себе на пользу.

Но тут же вспомнив о матери, Эйслинн помогла ей встать и медленно, осторожно повела по лестнице в свою бывшею комнату. Там она, как могла, успокоила Майду, уложила ее в постель и гладила тронутые сединой волосы, пока тихий плач не сменился беспокойным сном. В спальне стало тихо, и Эйслинн, стараясь не шуметь, начала прибираться.

Девушка подошла к ставням и приоткрыла их, чтобы впустить теплый утренний ветерок. В тот же миг до нее донесся снизу голос — неизвестный приказывал задать кому-то двадцать ударов плетьми. Высунувшись из окна, девушка охнула при виде ужасной сцены: обнаженный до пояса Керуик был привязан к столбу, установленному на городской площади. Рядом стоял Вулфгар, повесив на воткнутый в землю меч шлем, латные рукавицы и кольчугу. Но даже без оружия и доспехов он выглядел истинным лордом, собиравшимся наказать непокорного слугу. В руке он сжимал тяжелую веревку, расплетенную больше чем на две трети и завязанную узлами на конце каждой пряди. Он произнес приговор, и все вокруг смолкло; даже ветерок, казалось, стих. Наконец Вулфгар размахнулся; плеть с ужасным свистом разрезала воздух, и Керуик напрягся, пытаясь разорвать оковы. В толпе собравшихся горожан послышались тихие стоны, но Вулфгар продолжал неумолимо пороть юношу. На третьем ударе Керуик замолчал, на четвертом у него из горла вырвался короткий вопль. На десятом ударе вопли превратились в хрипы, а начиная с пятнадцатого тело лишь судорожно дергалось. Когда двадцатый, последний удар обрушился на спину несчастного, горожане дружно вздохнули, а Эйслинн, рыдая, оторвалась от окна и выбежала из комнаты. С трудом открыв тяжелую дверь, она подбежала к Керуику, но тот висел на цепях без сознания, и девушка бросилась к Вулфгару, вне себя от ярости и горя.