Игра на вымирание - Андрей Денисенко

– Вырубить, на хрен. Музыку тоже.

Экран послушно погас. Насчет «на хрен» процессор не переспросил, я невольно улыбнулся. Помнится, моя рыжуля потратила целое утро, чтобы научить домашний комп всяким словечкам вроде «фигня», «на хрен», «штуковина». Я тогда лежал на подушках, и улыбался, и наворачивал приготовленные ею бутерброды. Мне нравилась Санди. Не семи пядей во лбу, и даже не суперкрасавица, но с ней всегда было легко. И весело. Даже сквозь текущий депресняк мысли о рыжей навевали что-то теплое. Интересно, как она?

Такая девчонка не останется без парня на целый месяц, понятно. А я не звонил… постой-ка… уже почти два. И все же… Я потянулся к комму, но замер на пол-пути. Улыбка погасла сама собой. Элен Крейн. Еще пять-шесть часов – и в комме запрыгает вызов шефа. И прощай, уютный Сандерс-бич, еще на неделю. Или две. Будет мне барышня. Только вместо веселой рыженькой – тормознутая беленькая. Извините, служба. Может быть, позже… когда-нибудь.

В упаковке еще оставалась последняя банка. Куда делись остальные, моя уставшая башка выяснять уже отказывалась. Сил хватило только на то, чтобы запрограммировать систему на разморозку чего-то из еды и новый кофе. Упав на кровать, я отрубился.

Мне снились родители. Не то как было на самом деле – легенда. За долгие годы она отравила мои сны, как яд. Правда сплеталась с тем, что следовало говорить в академии. Отец: «Эта машина по-настоящему крутая, с прямым управлением через имп». Мама: «Мы проведем чудесный отпуск, милый». Еще: «Мы собирались порыбачить на вулканическом озере». Легкая роль: глупый беззаботный подросток, влюбленный в соседку Лери и собирающий коллекцию техники двадцатого века…

Сама катастрофа мне не приснилась. Я вообще редко видел этот сон. Чаще всего снился последний день на Острове. Настоящее одиночество. Настоящий страх. То, как следом за Ли Енгом потерянно плетусь к флаеру. Намного реже – залитый кровью песок обочины, длинный тормозной след и рука матери, торчащая из покореженного металла. И жуткое понимание, что там, дальше безжизненной кисти, под рваным металлом ничего нет…

Я проснулся и сел на кровати. Может быть, даже вскрикнул. На лбу висели липкие капли пота. Сквозь опущенные жалюзи пробивался яркий полуденный свет. Система включила приглушенную подсветку, но я пробормотал: «На хрен!» – и лампы погасли. В полумраке было легче вспоминать. Легче, но больнее.

В поддельном отчете экспертизы было написано: «Технический брак производителя». В настоящем отчете – то же самое. Прыщавый подросток все пытался понять, как в эти умные слова вместить страшное и одновременно простое: сбой связи между импом и рулевым управлением. Как пережить лицемерное вранье людей вокруг. Много ненужных слов, много пустых сожалений – лишь бы смягчить, заретушировать действительность: на скорости сто сорок километров в час папа не смог управлять автомобилем. А мама не успела сделать совсем ничего.

А я – выжил, не получив ни царапины. Потому что сработали рефлексы, потому что включился биологический форсаж организма, потому что именно таким я и был задуман. Здесь легенда и правда становились тошнотворно одинаковыми.

Счет, открытый на мое имя, и поддельные документы обеспечили место в платном социальном интернате. Нормальное, в общем-то, место. Небольшой захолустный городок дремал на теплом побережье Атлантики. Кроме нашего интерната, в рекреации было еще пять-шесть заведений социальной реабилитации, и мое появление фурора не вызвало. В Австралии, конечно, фокус бы не прошел, но в Америке меня никто не разыскивал, и уж тем более – не знал.

Деньги, которые у меня были, по легенде, выплатила автокомпания в качестве компенсации, вопросы мне задавать избегали, и я… просто жил. Не жаловался, не плакал. Но когда в шестнадцать все мои приятели с упоением занялись подбором персональных имплантатов, я предпочитал качать железо или торчать в Сети… без прямой связи, через терминал. И в какой-то момент перестал разделять спасительную ложь и правду.

Минимальные три процента – входной разъем и универсальный нейроинтерфейс – это было уже требование полицейской академии. Не такой уж и серьезный отказ от собственных принципов, как сказал Лойд, когда мы познакомились в общежитии после экзаменов. Кажется, он уже тогда надеялся пробить разрешение на миоволокна…

Второй раз я спал без снов. И даже продрых до самого вызова Августина Блейка.

1

Остров, много лет назад

Песок. Теплый белый песок. Позже мне его здорово не хватало – этого сыпучего, напитанного морской солью песка. В Австралии вообще все было по-другому. Другая реальность, мир без импов… а лучше говорить просто: Остров.

Официально это место называлась ФАТАР: Федеральная Автономная Территория Альтернативного Развития. И задача перед ее обитателями стояла вполне определенная: альтернативные способы взаимодействия на равных человека и компьютера. По крайней мере так было написано в инфофайлах.

На деле ФАТАР был аккуратным тихим поселком со своим крохотным портом, школой и магазином. Белые купола биологического сектора высились в стороне от других построек, там размещались лаборатории и жили семьи биологов. Военные на Острове если и появлялись, то старались не задерживаться. Вообще, болтать об альтернативном развитии и генетических модификациях было не принято.

Хотя что-то вроде службы пропаганды на Острове имелось. Хромой Хьюз, говорили, когда-то служил в австралийской полиции, а его приятель, парень из местных по имени Билли-Джи, – прежде был спасателем где-то на сиднейских пляжах. Киберов и современную австрало-американскую политику оба люто ненавидели. Хьюз, когда напивался, имел обыкновение тыкать в прохожих пальцем и спрашивать: «Кто ты? Кибер? Генер? Не прогадай, парень!» А Билли-Джи просто разводил руки и кричал: «Мы настоящие-е-е-е!..»

Оба они были хорошими. Это я помнил с детства. Однажды Билли-Джи даже выловил моего бумажного змея, упавшего в океан.

О том, что имя отца можно найти в большинстве учебников по молекулярной генетике, кибербиологии и трансплантологии, я очень долго не догадывался. И кто такие генеры, папа не рассказывал. Почему мы живем на Острове – тоже. Когда я спрашивал, он просто гладил меня по голове и улыбался.

И мама не говорила. «Ты поймешь, когда вырастешь. У тебя будет то, что не дано другим».

Они были фанатами своих идей. На Острове их очень ценили.

А я… я вырос таким, как они мечтали. Стал ли я счастливее других? Не знаю.

2

Объединенная Америка, Сан-Антонио, федеральное управление кибербезопасности 14.00, 30 августа 2034 г.

Улыбка у шефа была добрая-добрая, и это не предвещало ничего хорошего. А когда Сам-Великий-Августин-Блейк предложил нам закурить, я понял, что влипли мы по самые помидоры.

Сегодня шеф был подозрительно щедр – угощал длинными кубинскими «Авито Моэрасто» по двадцатке за штуку. Лойд потянулся, вспомнил, что бросает, и увял. На небритой роже читалось унылое раздражение: роль борца за здоровье его тяготила.