Три жизни Томоми Ишикава - Бенджамин Констэбл

– Еще успеешь. Подожди немного, – сказал я. – Обычно ты очень милая, и ты мне нравишься. Нам о многом нужно поговорить. Еще надолго хватит. Не надо пока кончать с собой.

– Мне плохо, Бен Констэбл, и я немного окосела.

– Да, я заметил. Если тебя это утешит, я тоже пьян.

– Утром мы обо всем позабудем, правда?

– Если хочешь.

– Да, хочу.

И я почти забыл.

Я распечатал все, что нашел на компьютере Томоми Ишикавы после ее смерти, и собрал записные книжки и письма, так что они лежали в одном месте – на полу передо мной. Подсказки, которые я так и не использовал. Подсказки, которые пока не обнаружил. Нужно было систематично изучить папку «Мой Париж» и прочитать массу текстов, чтобы понять, где искать. Но про растение в метро я уже знал. Бабочка оставила мне нечто большее, чем подсказку: она велела пойти и сфотографировать его. И уже давно следовало это сделать.

В автобусе я терпеливо ждал, пока тот стоял в потоке транспорта и снова трогался черепашьим шагом – и так до Бют-Шамон. Я сошел на южном конце парка и помедлил – меня влекли деревья и искусственные холмы за зелеными воротами, а не метро, как будто то, что предстояло совершить, было очень страшно или сложно (на самом деле – ни то ни другое). От кого-то я слышал, что раньше на месте парка находилась каменоломня, и в какой-то исторический момент это место считалось вредным для здоровья. Наверное, тут случилась какая-нибудь резня или массовая казнь. А потом здесь построили ландшафтный парк – наверное, самый красивый в Париже.

Когда не осталось больше поводов медлить, я спустился на станцию и вошел в лифт. Достав из сумки фотоаппарат, я поднес его к лицу и щелкнул несколько раз, чтобы проверить, достаточно ли света. Летом на станции царила обескураживающая тишина, ее оживляли только посетители парка, слишком ленивые, чтобы идти пешком от Жорэ. В вагоне, когда поезд подъехал, было множество свободных мест, но я встал у двери и стал смотреть на мелькающие в окне лампы, ища проблеск зеленого. Я старался не моргать, чтобы не пропустить растеньице. Может быть, оно там вообще не росло, и его породило буйное воображение Томоми Ишикавы. Туннель здесь довольно широкий, но кажется темнее, чем на других линиях. Мне нравились меняющиеся очертания стен. Хотел бы я погулять здесь и исследовать все щели, все темные уголки. Поезд заскрипел, круто свернув направо; сквозь стекло я увидел змеившиеся позади вагоны. И тут углом глаза, в полуметре от окна, я заметил зеленую вспышку – и она мгновенно пропала.

В метро на седьмой линии, между станциями «Бют-Шамон» и «Боливар», действительно есть растение; я увидел его – оно росло под лампой и ярко сияло зеленью в темноте. Поезд прибыл на станцию «Боливар», и я бросился бегом на противоположную платформу, чтобы поехать в обратную сторону.

Фотография получилась размытая. Очень размытая. Я изучил снимок на экране, надеясь увидеть нечто зеленое, но увидел только яркую горизонтальную полосу на темно-коричневом фоне.

Приехав на «Бют-Шамон» в третий раз, я встал у первого вагона, чтобы поезд не мчался полным ходом к тому моменту, когда он достигнет нужной точки, и я мог бы запечатлеть растение на снимке. Теперь уже зная, куда смотреть – я видел его всякий раз, когда проезжал мимо. Но, скатавшись четыре раза туда-сюда, я так и не сумел сделал отчетливый снимок. Когда в очередной раз я сел в поезд, он едва успел отъехать от станции и завернуть, как вдруг остановился. Машинист извинился за задержку и сказал, что поезд тронется через несколько секунд. Окно, у которого я стоял, находилось прямо напротив растения. Я сделал три фотографии, не сомневаясь, что они получились отчетливые, судя по изображению на экране фотоаппарата. Сидевшая в вагоне женщина улыбнулась мне и отвела взгляд. В Париже люди часто друг на друга смотрят.

Дома я перекинул фотографии на компьютер Томоми Ишикава. Когда я стер все, что получилось размытым, остался только один снимок. Довольно хороший. Настоящее сокровище. Бабочка была права. Мысль о растении, пробившемся в метро, привела меня в восторг. Ничего особенно красивого, крошечные круглые листья на бледных веточках, обыкновенный сорняк, но он вырос под землей, под узкой полоской света. Может ли растение выжить, питаясь столь скудно? Видимо, да. Так почему же в метро нет других растений? Во всяком случае, я их не видел. Находка меня впечатлила. Я сделал фотографию фоном рабочего стола.

Два дня спустя я заметил то, что было очевидно с самого начала. На коричневой стене за растущим в метро цветком из мрака выступали разные узоры – кирпичная кладка, нарисованные краской горизонтальные полосы, красные и белые, как в любом туннеле метро, и еще какая-то надпись. Для граффити почерк был слишком ровным, а тусклые буквы чересчур маленькими.

Я открыл картинку в «Фотошопе», увеличил и разглядел небрежные, торопливо выведенные мелком буквы. Женским почерком. Почерком Бабочки. «Сюда, Бен Констэбл» – гласила надпись, и стрелка внизу указывала направо.

Сердце у меня подскочило. Сомнений не оставалось. Томоми Ишикава оставила послание на стене туннеля. Черт возьми, как она туда проникла? Она не раз строила фантастические замыслы насчет не самых законных и довольно-таки опасных предприятий, но слова не переходили в дело. Бабочка ничего подобного не делала, у нее просто возникали идеи. Но я узнал почерк. Эти слова написала она. Ну а кто еще, если не Бабочка?

Значит, если я правильно понял, мне предстояло спуститься в туннель и пойти по стрелке, чтобы найти некое спрятанное сокровище. Но как? Я слишком боялся – и охотно это признавал. Идея прекрасная, но в реальной жизни я бы в туннель не полез. Интересно, какое меня ждало сокровище. Еще одно убийство?

Решение пришло пару часов спустя, когда я наблюдал, как облака плывут на восток. Точнее сказать, часть решения. Я буду ездить туда-сюда и фотографировать каждый дюйм туннеля между «Бют-Шамон» и «Боливар». Я сделаю тысячу снимков и сложу вместе, чтобы увидеть стену туннеля. Затем я изучу каждый кирпичик и каждую царапину, пока не найду то, что должен. Если это просто рисунок на стене или что-нибудь такое, не придется спускаться в туннель и рисковать жизнью и свободой. Конечно, Бабочка могла оставить там конверт или записку, но план Б я решил придумать потом, если возникнет необходимость.

Остаток дня я катался туда-сюда по седьмой линии и фотографировал, вызывая у пассажиров то наигранное равнодушие, то неприкрытое удивление. Я считал щелчки фотоаппарата и измерял промежутки между лампами и прочими опознавательными знаками, рисуя в записной книжке диаграмму. Необходимо было запечатлеть туннель целиком. Я трудился, как зомби, до половины двенадцатого вечера, и сделал пятьсот семнадцать фотографий, после чего вернулся домой, стер все размытые и повторяющиеся снимки и получил в итоге около двухсот кадров, на которых довольно верно был изображен туннель по всей длине. Потом я начал ваять на компьютере коллаж из длинной вереницы накладывающихся друг на друга снимков.

В пять утра я заснул, не раздеваясь, проснулся в одиннадцать и продолжил. В три часа дня получилась единая панорама, которую я мог прокручивать справа налево, разглядывая маршрут от «Бют-Шамон» до «Боливар».